ночи перекликались кукушка и передразнивающий 
ее попугай. Иван да Марья крадучись добрались до палат княжеских.

Марья крикнула кряквой.

– Ты чего? – удивился Иван. Но тут же и сам сообразил, что крик ее – знак 
условный. Оттого, что из верхнего окошка терема выпала, разворачиваясь на лету, 
веревочная лестница.

– Ступай, Ванюша, – благословила его Марья, – я на стреме.

И Иван полез. Однако через несколько ступенек подумалось ему: «Ежели Марья там, 
внизу, маячить будет, только внимание чье-нибудь привлечет». Он обернулся и 
сказал 
тихонько:
– Вот что, Маша. Как лесенку наверх подниму, ступай домой. Поесть приготовь.

– Хорошо, – отозвалась она снизу.

«Искусница!» – подумал Иван с умилением. А затем, продолжая подниматься, вот о 
чем стал голову ломать: «Кто же это встретиться со мной желает? Может Несмеяна, 
все-таки, не Емелю а меня любит?.. Нет, к ней бы меня Маша не отправила. Князь? 
А чего ж тайком? Мог бы и так к себе вызвать... Али Забава Путятишна? Нет, 
Забава Добрыню призвала бы! Эх, что гадать, чему быть, того не 
миновать?»
Так решил Иван, добравшись до окна заветного. И тут же чуть было обратно на 
землю не свалился. Насилу удержался, увидев, кто его встречает. Василиса 
Премудрая! Она же – 
Прекрасная!
– Исполать тебе, богатырь! – приветствовала Ивана-дурака примадонна киевская, 
помогая ему затянуть лесенку наверх.

– Угу, – буркнул он в ответ, иных слов с испугу не найдя.

«Ужель полюбила меня Василиса?!» – пронеслось в головушке Ивановой. «Ох, беда, 
беда, коль узнает князь!.. Однако и радость немалая! Такую покровительницу 
иметь! Ну, Иван, вот он миг: хватай судьбу свою, пока сама в руки просится. Или 
пан, или пропал.
»
И, не медля боле, чтобы не дать страху да сомнениям в душу закрасться, спрыгнул 
Иван с подоконника да и заключил Василису в объятья свои богатырские.

– Стра... – вскрикнула было Василиса, да сама себе рукой рот зажала.

– Правильно, Василисушка, зачем нам стража-то? – зашептал Иван горячо, 
нащупывая на спине ее шнурок от корсета.

И тут, продолжая одну руку к устам прижимать, другой, свободной, отвесила 
княжна герою нашему такую затрещину, какая и Илье Муромцу честь бы сделала.

«Баба-то с норовом», – подумал Иван и, потеряв сознание, рухнул на пол.

...Очнулся он уже на перине пуховой. На щеке – примочка медвяная. Василиса 
подле сидит – на пуфике. Увидев, что Иван глаза открыл, улыбнулась она озорно 
ему, 
приговаривая:
– Ай да богатырь! Ай да смельчак! Такой ни огня, ни пучины морской не убоится. 
Верна, видать, Марьина 
рекомендация!
От затрещины в голове Ивановой что-то перемкнулось.

– И не убоюсь! – вскричал он обиженно. – И тебя не убоюсь! Коль не люб я тебе – 
так и скажи: «Не люб!» А чего руки-то 
распускать?
– Ну хватит уже, Иван, – с легким раздражением в голосе сказала Василиса. – 
Пора, видно, объясниться нам. Ты, сдается, втемяшил