». И открыл было рот, чтобы 
как-нибудь пообиднее князя оскорбить, но тут же и закрыл. Только 
выдавил:
– О-о!.. – и пальцем на Емелю указал.

Богатыри и Иван уставились в указанном направлении.

А Емеля начал было под стол сползать, но понял, что это его не спасет и 
закричал 
истошно:
– Ребята?! Приехали?! А мы тут пьем за вас, ей богу! Садитесь! Ну че вы как не 
родные-то, 
а?!
Иван-дурак вмиг прослезился. И тоже 
закричал:
– Емеля! Брат! А мы уж думали, погиб ты! А ты, значит... ты значит... – И тут 
до него дошло: – А ты убег, значит? И трофеи, ирод, 
прихватил?!!
– Да ты что, Ваня! Как ты мог подумать? – очень правдоподобно оскорбился Емеля.
 – Не убег я, а о подвиге вашем князю сообщить поспешил. А трофеи захватил, как 
вещественное доказательство.

– Ну, не так, зятек, все было, положим, – тихонько сказал ему князь. А во 
всеуслышание продолжил: – Ты, Иван, говори, говори, да не заговаривайся! Емеля 
со дня на день зятем моим 
будет!
– Зятем?! – обрадовался Иван. – Добился, значит, своего! Выходит, князь, за 
меня ты свою дочку отдавать не станешь 
уже?
– За тебя? – презрительно фыркнул Владимир, словно такого разговора никогда и 
не было. – Ну, ты, Иван, загнул! Ты, спору нет, герой, конечно... Однако ж, 
если б я за каждого героя дочь свою отдавал... Она б у меня давно б уж сама 
матерью-героиней 
стала!
Тут сидящие за столом громогласно заржали, и обстановка окончательно 
разрядилась. Богатыри сунув мечи в ножны и соскочив с коней, коих дворовые 
сейчас же из гридней вывели, уселись за стол подле князя и присоединились к 
общему веселью.

Лишь Добрыня Никитич невесел был. И Ивану ясна была грусть его. Знать, опять он 
хотел у Владимира сватать деву Забаву Путятишну. Думал, князь не откажет на 
радости... Да Ивану услышал он отповедь и просить не решился зазнобушки. 
Убоялся облома позорного.

А веселье катилось своей чередой. Вот уже Емеля через стол полез с дураком 
целоваться, вот Алеша свой коронный тост – «за прелестных дам» – произносит... 
Вот, невесть откуда взявшийся, боян Лапкин славу трем богатырям кричит. Вот 
Владимир-князь, с Ильей обнявшись, признается клятвенно: «Да, прав ты, Илюша, 
собака я!» А тот в ответ: «Да ведь и сам я, князь, собака!..» И пьют они на 
брудершафт, икрой заморской, баклажановой, закусывая...

Тут было выполз Иван-дурак из-за стола – к Марье-искуснице потянуло, да 
остановил его князь гневным 
окриком:
– Куда это ты, добрый молодец, намылился?! Аль не сладко тебе мое 
кушанье?
– Сладко, княже, – принялся оправдываться Иван, – да дел по горло...

– Нет уж, ты постой! И у меня