сию возле печки положите. Мало ли что, вдруг дров не хватит... Кто еще 
у нас спеть 
хочет?
Тут Ивану-дураку плашмя саданули по затылку саблей. Он гневно обернулся, и, 
отняв от уха рукавицу, уставился на зеленоволосого соседа.

– Извини, – зашептал тот. – Привычка такая, как попаду в народ, так хочется 
саблей махать. Руки надо чем-то занять...

– На, – Иван протянул ему пригоршню семечек, оставшихся в кармане от первой 
встречи с Марьей-искусницей. Он справедливо решил, что семечки могут занять 
соседу не только руки, но и язык. И угадал.

А возле директора ВБО уже стоял крепенький мужичок с грустным выражением лица. 
Он со вздохом протянул ему несколько берестяных свитков и 
произнес:
– Написал я тут маленько... Петь не надо, скажите просто, что не так...

– Хитрый мужичок! – хором закричали бояны. – 
Покатит!
– Теперь бы еще гитариста найти, – мечтательно сказал директор.

А бояны веселились. Крынки с медовухой незаметно уступили место бутылям с 
зеленым вином. Сильно захмелевший от общего веселья сосед приник к Ивану-дураку 
и 
зашептал:
– Семечки у тебя – язык проглотишь! Сам 
жарил?
– Любовь моя, Марьюшка, их жарила, – ответил Иван и побрел искать более 
спокойное место.

Он протиснулся между двух боянов, обсуждавших размеры дани за очередной концерт,
 постоял чуть-чуть возле кучки певцов, решавших, как правильно петь былину об 
Алеше Поповиче. Оказывается, в самом распространенном тексте былины Алеша 
бьется со Змеем Тугариным два раза подряд и оба раза его убивает. Верно, 
древний боян написал два варианта боя, а решить, какой лучше – не успел. Помер, 
видать, от натуги. Теперь бояны решали, что лучше – выкинуть один поединок или 
дописать, что у Змея Тугарина был брат-близнец Змий Тугарин. Иван постоял, 
послушал, но понял, что сегодня бояны к единому мнению не придут, и побрел к 
выходу.

У дверей было куда веселее. Молодые бояны, отпивая по очереди из единственной 
бутыли с зеленым вином, пели друг другу свои былины. Всеобщим успехом 
пользовался боян Воха, который, аккомпанируя себе на гишпанском инструменте, 
пел на непривычный 
мотив:
		Выезжает тут Илюха, о, 
йе-е!		Выезжает на лихом 
коне!		Он крутой, он круче Соловья,
		Он снесет ему башку, 
ий-я!
		А Алена Соловьинишна ушла гулять,
		Соловейкин род продолжить, жениха сыскать.
		Соловей укороченный под Калиновым мостом,
		А Илюшенька с Аленой – под ракитовым 
кустом!		Ах, Алена! О, 
йе-е!
Певец затарабанил по струнам, глотнул зелена-вина и, мгновенно осипнув, 
продолжал:
		А хотите я спою вам про Ивана-дурака,
		Про Ивана, чей папанька, ой, да Черная 
Рука?		Как напился он с Емелей, документы потерял,
		А в бою с четырехглавым богатырским другом стал...

Дурак привычно схватился за булаву, но передумал. Приятно, все-таки, когда о 
тебе поют, пусть даже не очень складно. В руки ему сунули крынку с медовухой, 
мир стал уютен и бояны симпатичны. Рядом сидел хитрый мужичок, которого все 
звали Кудряшкиным, и вполголоса подпевал бояну Вохе. Униженный Куланьяннен 
бродил среди молодежи и напрашивался на комплименты. Его жалостливо хвалили. 
Временами забегал директор ВБО, делал пару глотков из бутыли, стрелял у 
кого-нибудь табачку и возвращался к профессиональным боянам. В последнем набеге 
он взял в полон гитариста Воху и увел его увеселять маститых. Молодежь тут же 
взялась за гусли, разбилась попарно и принялась петь друг другу. Кое-кто, 
прежде чем петь, хвалился, дескать, эту былину он уже пустил в народ, и ее поют 
в деревне Тугоуховке, где народу – целых двадцать душ.

Потом заглянул боян Фискалкин, снисходительно посмотрел на молодежь и 
похвалился недавним приобретением – заморскими гуслями-самогудами. С их помощью 
Фискалкин добился небывалой плодовитости, сочиняя по две былины в день. Гусли 
сами ему подыгрывали и даже запоминали текст былины. Молодые бояны после ухода 
Фискалкина стали уверять друг друга, что мотив на гуслях-самогудах однообразный,
 а гол