адил его Илья, – эх, если бы. И умерли бы мы в один 
день... Уж кто-нибудь позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об 
руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице ее на стол 
чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю русскую 
избавил!» И крышку-то отворил. Как на голову соловьиную Алена глянула, 
закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, – говорит, – это ж батюшка мой, 
отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец – дороже. Поеду я теперича в 
Киев-град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красно 
Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль 
вдалеке заклубилася. Так-то вот.

Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

– А дальше, дальше, что было? – спросил он, всхлипывая.

– А дальше вот что было, – ответил Илья, ликом чернее тучи став, – пошел я во 
Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел, да 
раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль 
Алену Владимир послушает...» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты 
княжеские, прошел во гридни столовые, глядь, князь со свитой своей пир пирует. 
Крест я клал по писанному, да кланялся и Владимиру, и Василисе-княжне, и боярам,
 и богатырям...

– Вот это я уже помню! – обрадовался Добрыня, – как ты Владимира под орех 
разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны-то виднее.

– Рассказ этот ноша мне тяжкая, – молвил Илья Муромец, – не пристало богатырю 
ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной. Наконец, он вновь 
нарушил 
ее:
– Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней сжалился и меня наказать 
обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать...

– А это еще кто? – спросил Иван.

– Не знаешь? – удивился Боян, – ничего, узнаешь еще.

– Гапон – это Владимиров главный советник, – пояснил Добрыня. – Ежели Алена за 
попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп – 
прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью 
чуем. Да доказательств нету.

– Как вошел я в княжескую гридню столовую, – продолжал Илья, – встретил меня 
Владимир неласково. «Это кто еще, – говорит, – к нам пожаловал, словно пес 
пешком, не на коне лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да 
убогие...» А рядом с князем попик сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, 
видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив 
головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только 
чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел...

– Ой, погоди, Илья, – снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, – 
дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел, да 
дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, 
там – голова соловьева. Потом прибегает стражник: «Князь, – кричит, – Илья 
Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, 
пропивает их. И всю голь киевскую поит.» Рассердился князь, послал семерых 
богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их 
Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его 
так переведется. Говорит: «Видно спутал я Илью-богатыря с кем другим еще. Кто 
тут храбрый есть? Вы найдите его, да скажите, что приму его с великими 
почестями.» Тут мы с Алешей и вызвались. Ох, и 
погудели!
– Да-а, – протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, – пока все маковки 
золотые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились 
втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем 
свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да 
камешка н