А Илья 
продолжил:
– «Налево пойдешь, в избу читальню попадешь, – на том камне писано, – направо 
пойдешь, славу себе сыщешь, а прямо пойдешь, голову свою сложишь». Ну, думаю, 
налево мне не надо, грамоте-то я не шибко обучен. За славой мне тоже недосуг 
бегать, пусть она за мной бегает. И двинул я коня прямой дороженькой. На Киев. 
И любой богатырь бы так поступил, верно я 
говорю?
Алеша и Добрыня согласно закивали. И вновь опрокинули на радостях свои чарки в 
глотки. Вокруг раздался одобрительный гул. Впервые, доселе увлеченный беседой, 
Иван украдкой огляделся. В кабаке за столами дубовыми сидело по меньшей мере 
три десятка бравых молодцев. И все устремили свое внимание к столу его новых 
товарищей.

– Ну вот, – продолжал Илья, – не прошел мой конь и десятка верст, как услышал я 
посвист змеиный, да окрик звериный. Конь мой встал, как вкопанный, а я, хоть и 
не робкого десятку уродился, сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того 
свиста в жилах, прямо скажу, стынет.

Глянул я по сторонам, никого нетути. Глянул вверх и вижу: на трех дубах корявых 
гнездо огромадное свито. Тут слетает с него и встает передо мной птица-не птица,
 человек-не человек...

– Соловей разбойник, – не выдержав, вставил словечко Боян и испуганно прикрыл 
рот ладонью.

– Точно, – сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом смерив старца, – 
соловей.

– Молчу, молчу, – затравленно втянул голову в плечи сказитель.

– Правильно, – одобрил Илья, – и вот говорит мне соловьище этот поганый: 
«Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с тобой, богатырь, побратаемся. 
Будь ты мне братом названным. Станем мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги 
вершить богатырские». Ничего я ему не ответил, только вынул свой булатный меч, 
да и срубил чудищу буйну голову...

– За что?! – поразился Иван.

– А так, – объяснил Илья, – что б не лез с любовью со своей.

– Темный ты, – сказал тихонько Боян Ивану на ухо, – былин не знаешь. У них, у 
богатырей, заведено так. Вот и Алеша с Тугариным тоже, и Добрыня...

А Муромец рассказывал 
дальше:
– Положил я соловьеву голову в чемодан и дальше двинул. Чуть-чуть проехал, 
глядь: терем расписной. Постучал я в дверь, та из петель-то и выскочила. А в 
сенях – девица красная стоит, в руках кочерга: от врага обороняться. Как 
ударила она мне той кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.

– Ну наконец-то, до дела добрался, – радостно потер ладони Алеша, а Добрыня 
спросил, поблескивая 
глазами:
– А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там, у ней какие, 
остальное все...

– Какая? – переспросил Илья и тут же ответил: – А мне как раз под стать. 
Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.

– А ноги-то, ноги? – настаивал Добрыня.

– Ноги?.. – Илья задумался, потом пожал плечами, – ноги как ноги, шестьдесят 
восьмой размер.

Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил 
свою изящную миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не 
спорят.

– «Красна девица, – спрашиваю я ее, – как звать тебя?» «Алена», – отвечает. «А 
будь ты, Алена, женой мне», – говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко 
взошло ясное, и вижу: полюбился я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, 
и тут же мы с ней и повенчались – под ракитовым кустом.

– Вот это по нашему! – хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств 
опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье 
мечтательно 
произнес:
– И жили они долго и счастливо...

– Если бы! – горестно о