иться  простейшей
детской уловкой.
   - Ой, что это?! - вскрикнула она, указывая пальцем на бархатную штору. Да
кидай скорее... - это уже шепотом.
   Узелок полетел через непредставимое ничто - на пол  командорского  шатра,
сопутствуемый едва слышным: "Мы в безопасности..."
   - Сэнни, да на  тебе  лица  нет!  -  вдруг  вскрикнула  она,  бросаясь  к
принцессе. - Плохо,  да?  Эта  длиннющая  экскурсия...  Ну,  я  тебя  сперва
покормлю хотя бы фруктами, и ты у меня поспишь. А  весь  этот  кордебалет  я
сейчас шугану.
   Она схватила с приземистой столешницы  поднос  с  какими-то  серебристыми
рожками-стручками, особо популярными у летучих зверьков, и высыпала их прямо
на   черный   принцессин   плащ.   Потом   вспорхнула   на    освободившийся
импровизированный пьедестал и, вскинув руки над головой, захлопала в ладоши:
   -  Минуточку  внимания!  Я,  Царевна  Будур,   повелеваю   вам...   -   и
поперхнулась.
   Сжимая в кулаке  край  бархатного  занавеса,  на  нее  безумными  глазами
смотрел Оцмар.

XIV. Жертвоприношение

   Она медленно опустила руки и смущенно переступила с ноги на ногу. Она  не
то чтобы испугалась или смутилась нескромностью своего костюма - нет, в  ней
на миг вспыхнуло то  магическое  внутреннее  зрение,  которое  изредка  дает
возможность людям  заглянуть  в  свое  будущее.  И  она  поняла,  что  такой
невесомо-счастливой, как минуту назад, ей не быть уже никогда.
   Босые ступни примерзли к черепаховой столешнице.
   - Ну вот, - проговорила она, стараясь хотя  бы  сохранить  капризный  тон
прежней Царевны Будур, - ты все испортил. Разве порядочные люди подглядывают
за женщинами, которые раздеваются?
   Но он, казалось, даже не слышал ее голоса.
   - Ты спрашивала меня, делла-уэлла,  почему  именно  ты?  -  Он  судорожно
рванул занавес,  и  за  ним  открылось  чудовищных  размеров  зеркало,  чуть
затуманенное небрежностью полировки. - Смотри же!
   Раздался короткий свист, словно подозвали собаку, и тотчас же  весь  сонм
пепельно-воздушных прислужниц сбросил свои одеяния. И девушка увидела  себя,
залитую медвяными предзакатными лучами,  -  живой  взметнувшийся  огонь  меж
задымленных  холодных  угольков,  пламенная   птица   Феникс   среди   серых
воробьев... Ну почему, почему Скюз не видит ее сейчас - такую?
   Но вместо младенчески-голубых очей джасперянина на нее глядели  цепенящие
ужасом глаза хищника, в глубине которых мерцали фосфорические блики, и ей не
пришло на ум сравнить их с плотоядным огнем тигриного или волчьего  взгляда,
потому что она знала: нет во Вселенной страшнее хищника, чем человек.
   "Никогда не показывай зверю, что ты  его  боишься,  -  всплыли  в  памяти
наставления отца. - Не можешь нападать - обороняйся без страха. Страх всегда
брешь в защите".
   - Я хочу увидеть, князь, как они танцуют! - Это просто счастье,  что  она
не успела выдворить "этот кордебалет". Пока вокруг такое сонмище  обнаженных
гурий, бояться нечего.
   Теперь, похоже, Оцмар ее услышал - он бросил одно коротенькое  непонятное
слово, и обнаженные пепельнокожие красавицы закружились в нестройном  танце.
Приблизившись к девушке, все еще стоявшей  на  своем  пьедестале  из  боязни
оказаться с Оцмаром лицом к лицу, они склонялись, касаясь  лбом  колена,  и,
устремившись к окну, вспархивали на резные перильца, заменявшие  подоконник,
и стремительно ускользали по невидимой отсюда наружной лестнице. Ничего себе
танец.  И  хламидки  свои  не  подобрали,  если   придется   бежать,   можно
поскользнуться.
   - Мне нестерпимо знать, что кто-то, кроме меня, осмеливается  глядеть  на
тебя, делла-уэлла, - даже солнце, которому принадлежит все живое!  -  В  его
высоком,  срывающемся  голосе  звенела  такая  страстная  ненасытность,  что
девушка невольно съежилась и  присела  на  шероховатый  черепаховый  панцирь
столешницы, обхватив колени руками. Увидела в зеркале собственное отражение,
горько усмехнулась: ну прямо персик на эшафоте. И - то ли  зеркало  мутнело,
то ли в комнате сгущалась  нерукотворная  мгла,  но  теперь  загорелое  тело
девушки  не  светилось,  подобно  юному  взлетному  огню,  а  тускло   рдело
бессильным угольком.
   В  этой  неотвратимо  надвигающейся  пелене  мрака  было  столько  чужой,
удушающей воли, что она сорвалась с места и бросилась  к  окну  с  отчаянным
криком: "Гуен, Гуен!" - и с размаху ударилась в упругую поверхность тяжелого
полупрозрачного занавеса, наглухо замыкающего оконный проем. Смутные контуры
города-дворца угадывались за его янтарно-дымчатой и совершенно непроницаемой
стеной, но теперь над всем этим хаосом башен, куполов и простирающих руки  к
солнцу белесых статуй навис начертанный на  занавесе  всадник  с  диковинным
мечом, напоминающим хвост  кометы,  на  бешеном  единороге,  вонзающем  свой
загнутый книзу рог в собственную грудь.
   Девушка мягко развернулась, словно готовясь к прыжку. "Не загоняй зверя в
угол, - говорил отец, - это  утраивает  его  силы.  Бей  его,  когда  он  на
свободном пространстве".
   Теперь загоняли в угол ее.
   - Ну, и долго ты собираешься держать меня  взаперти?  -  проговорила  она
тоном, не сулящим ничего хорошего.
   - Ты не взаперти, делла-уэлла. Ты в своем городе и  вольна  распоряжаться
всем, что дышит и что растет, что вырублено в скалах и выращено среди  трав,
что уловлено в струях ветра и что поднято с озерного дна...
   - Спасибо, не надо. Если ты такой добрый, то найди мне белокоже