с этими методиками 
собственноручно. В конце семинарской недели мы разбились на пары и начали 
работать с партнерами. Мыс напарницей отыскали тихий уголок, и я легла там па 
подушки, брошенные на пол. Она предложила мне выбрать предмет беспокойства и 
описать его. Я хотела работать и потому решила рассказать ей, какую неловкость 
я испытываю, когда Роджер обращается лично ко мне, адресуя свой вопрос всей 
группе. Я всегда боялась публичных выступлений любого рода. Напарница 
предложила мне развить эту мысль, и я перешла к тому, что с самого детства я 
чувствовала, что не вписываюсь ни в какую группу. Я всегда была чужаком в любом 
обществе. «Вписаться» всегда было для меня проблемой, и эта неспособность 
вызывала чувство неловкости во многих ситуациях. Воспользовавшись этим ключом, 
женщина сказала мне закрыть глаза и все время повторять: «Не вписываюсь, не 
вписываюсь».
      «Не вписываюсь. Не вписываюсь. Не вписываюсь» – образы начали 
формироваться. «Не вписываюсь, не вписываюсь». Очень скоро я оказалась в ином 
теле, в ином времени. Я увидела себя в образе мальчика лет двенадцати, сидящего 
на жесткой деревянной скамейке в квадратном примитивном здании. Это была школа. 
Моя одежда была грубой, старой и бедной. Рядом со мной сидели другие мальчики. 
Тут же я решила, что все это происходит в конце восемнадцатого века в 
Пенсильвании в религиозной общине – возможно, Эймиш. И я поняла, в чем проблема 
– я была сообразительным ребенком с живым воображением и, конечно же, 
чувствовала себя не на месте в этой строгой общине, среди ее богобоязненных 
членов. Войдя в это видение, я обнаружила, что мальчик мечтает о чем-то своем, 
почти не замечая протяжный, заунывный голос учителя. 
      Внезапно я почувствовала обжигающую боль от удара по рукам, возвратившую 
меня к тусклой действительности. Зануда-учитель прошелся розгой по моим рукам. 
Я чувствовал, как горят мои руки, но это ни в коей мере не могло сравниться с 
душевной болью. Что я делаю здесь? Я не вписываюсь в эту обстановку. Почему я 
остаюсь здесь? Я ненавидел эту подавляющую жизнь, держащую в узде мой дух и 
запрещающую самовыражение. Эти ограничения убивали меня.
      В следующей сцене я взбирался вверх по черешне. Я не только видела это, 
но и ощущала неровную кору дерева под своими пальцами. Я также ощущала веревку 
из конопли, переброшенную через плечо. Я принял решение. Я не отступлюсь от 
него. И я начал плакать. Я испытывал чувство вины, думая о своих родителях. Я 
молился, чтобы они простили меня и чтобы простил меня Бог. Я ощутил грубую 
веревку, наброшенную на мою шею. Я уже собирался прыгнуть вниз с ветви, но тут 
меня отвлекла боль, которую я еще испытывал в руках после того, как учитель 
протянул меня розгой. Ощущение изменилось, в руках появилось покалывание, они 
были живыми. Сквозь них проходила такая энергия, что они начали болеть. Я 
прыгнул, и мой последний вдох был прерван петлей, затянувшейся вокруг шеи. Все 
вокруг почернело. Моя последняя мольба была обращена к Богу. Пусть мой дух 
освободится, чтобы свободно выразить себя. Моими последними ощущениями были – 
сдавливание горла и огромная энергия, исходящая из рук.
      Внезапно из темноты до меня донесся отдаленный голос. Моя напарница по 
семинару спрашивала: «Что происходит?» Затем я увидела себя в обстановке 
девятнадцатого века. За роялем сидел элегантно одетый молодой мужчина. Его игра 
была исполнена неземной красоты. Мой дух изливался из моих рук, выражая себя 
без всяких усилий. Мои руки были живыми, но легкие дышали с трудом, словно 
петля, туго обвившаяся вокруг моего горла, все еще мешала воздуху попасть в 
грудь. Понимание связи между этими двумя жизнями наполнило мое сознание с 
поразительной ясностью.
      В конце недели все участники семинара были опустошены сильными 
переживаниями. Мы испытали слишком много высокой драмы за столь краткий срок. 
Поразительно, но многие из нас все же чувствовали себя более счастливыми. Мы 
отметили окончание семинара роскошным ужином с вином, купленным в местной 
винной лавке. Чтобы сделать обстановку более непринужденной и развлечь нас, 
Роджер продемонстрировал то, что у него получалось лучше всего, – «разминку 
питона». Вскоре мы все катались по полу. Впрочем, мы привыкли к этому за время 
семинара.
Двойные спонтанные воспоминания
      В то время как я составляла для себя инструкции, мои дети подготовили для 
меня свою собственную программу.
      Сара и Чейз подружились с соседским мальчиком, Джоном, который был того 
же возраста, что и десятилетняя Сара. Все трое носились по окрестностям на 
велосипедах и отправлялись в соседний лесок на поиски приключений. Семилетний 
Чейз обожал Джона и следовал за ним по пятам, куда бы тот ни направлялся. Я 
была рада, что мои дети наконец нашли друга, который нравился им обоим.
      Но этой гармонии не суждено было просуществовать слишком долго. Скоро 
Сара стала ревновать Чейза к Джону и решила омрачить их дружбу, заявив Чейзу, 
что Джону он в действительности совсем не нравится. Она сказала, что Джон 
соглашается болтаться с ним везде только потому, что ему больше нечего делать. 
Безусловно, Чейз был задет этим до глубины души. Сара не послушалась моего 
совета «оставить их в покое».
      Однажды субботним вечером Чейз с Джоном насобирали картонных коробок и 
стали резать их и скреплять вместе клейкой лентой. Чейз перерыл все ящики в 
доме в поисках строительных материалов. Из любопытства я заглянула в детскую и 
увидела, что на полу вырос картонный замок с башнями, бойницами и подъемным 
мостом. Модель занимала большую часть пола, а остальное пространство было 
покрыто обрезками и прочим мусором. Но я была так рада тому, что мальчики сами 
придумали себе развлечение, а не играют в видеоигры, что, обуздав свою тягу к 
чистоте, тихонько вышла из комнаты.
      Сара тоже как-то заглянула к Чейзу и, увидев, чем занимаются мальчики, 
угрюмо возвратилась в свою комнату.
      Позже, когда Джон ушел, Сара снова прошлась насчет дружбы двух ребят. На 
этот раз Чейз отреагировал истерически – заплакал и побежал в свою комнату,