сем городе 
местом для езды на санках. Мы потеплее одевали наших детишек, и они весь день 
напролет катались с горки на надутых камерах от шин грузовика.
      В эту ночь мы со Стивом дождались, пока дети заснут, а затем тихонько 
проскользнули во двор, чтобы покататься с горки. Это была прекрасная звездная 
ночь. Подростки разожгли огромный костер, и отблески огня играли на снегу, 
озаряя склон, с которого мы со Стивом спускались на импровизированных санях. Мы 
вдвоем ложились на одну надутую камеру и мчались по обледенелому косогору вниз, 
подпрыгивая на кочках и выбоинах. Нас вертело во все стороны, и мы то кричали, 
то хохотали от восторга. Свалившись в сугроб, я тут же вскакивала и неслась 
наверх, чтобы снова прокатиться на камере. Я вдыхала всей грудью морозный 
воздух. Внезапно я вспомнила прошлую зиму, когда я лежала больная и каждый вдох 
мне давался с трудом. В этот момент я поняла, что действительно исцелилась. Я 
прошептала молитву благодарности, направленную мигающим звездам над головой, 
вскочила на камеру и понеслась вниз, высоко подпрыгивая на рытвинах.
      Почему я исцелилась? В этом была явная связь с моими регрессиями, с тем, 
что мне удалось изучить рисунок прошлой жизни и осознать, как он переходит из 
жизни в жизнь. Одна схема была для меня ясной. Каждый раз я умирала с 
пораженными легкими – мужчина, которым я была, умер от туберкулеза, женщина, 
которой я тоже была, погибла, когда ядовитый газ наполнил ее легкие. Каким-то 
образом травмы этих двух смертей отразились на моих легких, и, пока я их не 
сознавала, они влияли на меня. Но осознав эти две смерти при регрессии, плача 
от горя и боли, я смогла освободиться от травмы. Я снова дышала свободно.
      Но и это еще не все. Физические травмы указывают на незавершенные дела, 
на уроки, которые еще следует усвоить. Регрессия в жизнь талантливого пианиста 
продемонстрировала мне необходимость сбалансировать свою жизнь: не забывать ни 
о любви и интимных отношениях, ни о реализации творческого потенциала, 
заложенного во мне. Понимание этого помогло мне направить свою жизнь по новому 
курсу.
      Смерть в нацистском лагере продемонстрировала мне неоконченные дела иного 
плана. К тому времени, как я погибла в газовой камере, моя душа уже давно 
перестала чувствовать что-либо. Слезы горя по моей семье и потерянной жизни 
замерзли в моем теле. В следующей жизни огромное горе хлынуло под давлением к 
поверхности моего сознания, прорвавшись даже в детские сны. Сейчас, осознавая 
истину, я наконец-то смогла выплакать горе своей некогда потерянной жизни. Моя 
душа познала покой.
      Я также знала, что на мой вопрос «Что означают перевоплощения в моей 
жизни?» наконец-то получен ответ. Ответ был прямым и практическим: «Повторное 
переживание прошлых жизней помогает освободиться от хватки прошлого и дает 
новый старт в настоящем».
      Мне было так хорошо! Эта единственная регрессия дала мне исцеление и 
новую цель в жизни. Это было событие, которым я не могла не поделиться с 
другими. Я рассказывала о своей регрессии родным, друзьям, знакомым и 
незнакомым – каждому, кто хотел меня выслушать. Многие мои друзья загорелись 
желанием пережить то же самое и решили предпринять регрессию в прошлые жизни с 
Норманом Инджем.
      Вот каким образом Норман Индж оказался в моей кухне одним августовским 
днем, где он распивал чай с Чейзом и Сарой. Оглядываясь назад, я с ясностью 
вижу, что невероятная смесь разных ингредиентов – искусство Нормана в 
регрессиях в прошлые жизни, мое собственное исцеление год назад благодаря 
воспоминаниям о прошлых жизнях, необъяснимые страхи моих детей – да, вся эта 
смесь сделала возможным то маленькое чудо, которое произошло на моей кухне.
      Мои глаза широко раскрылись, жизнь изменила направление, и мое будущее 
определилось в тот момент, когда Норман тихим голосом начал инструктировать 
Чейза: «Сядь своей маме на руки, закрой глаза и расскажи мне, что ты видишь, 
когда слышишь те громкие звуки, которые так пугают тебя?»
Глава третья. Раздумья на детской площадке
      Прошло несколько недель после того, как Чейз и Сара прошли через 
регрессию, когда наступила моя очередь дежурить в подготовительной школе Чейза. 
Я стояла на детской площадке, а вокруг носились кричащие, смеющиеся дети. Я 
наблюдала за одноклассниками Чейза –  в основном, четырехлетними и пятилетними 
малышами, – играющими в лапту под яркими лучами осеннего солнца, кормящими 
кроликов в загоне, карабкающимися на «стенки» и «горки» и раскачивающимися на 
качелях. Небольшая группа ребят собралась на моторной лодке, нашедшей свое 
окончательное пристанище на детской площадке. Дети бегали по палубе, вертели во 
все стороны штурвал и призывно махали руками тем, кто собирался влезть на судно.
 Две девочки в ярких развевающихся пальтецах грациозно танцевали во дворе, 
двигаясь в такт своему внутреннему ритму.
      Я стала искать глазами Чейза по всему двору. Ярко-рыжая шевелюра делала 
его очень приметным в любой толпе. Он взбирался  вверх по лестнице с 
несколькими ребятами, таща за собой упирающегося маленького мальчика. Мой ум 
начал свою игру: если Чейз был черным солдатом во время Гражданской войны, то 
кем были в своих прошлых жизнях остальные дети? Вспомнят ли они? Если спросить 
их, кем они были раньше, расскажут ли мне ребята о своей жизни в эскимосском 
селении или о том, что кто-то из них был русским крестьянином или африканским 
пастухом?
      Я обвела взглядом площадку и увидела маленькую девочку, склонившуюся 
возле клетки и серьезно беседующую с кроликом. Две танцующие девочки выскочили 
позади нее из-за дерева и захихикали. Я тут же вспомнила свое собственное 
детство, то, как я беседовала с воображаемыми собеседниками, одним из которых 
была крольчиха ростом с ребенка, по имени Бетти. Я и тогда знала, что Бетти 
была просто плодом фантазии, но мне доставляли истинную радость наши 
в