т раз у меня иное 
настроение. От счастья не осталось и следа. Я испытываю страх. «Я вижу себя в 
тесной квартире. Мне около двадцати пяти– тридцати лет. Рояль занимает весь 
угол комнаты. Дверь открывается, и в комнату входит молодой человек в берете. Я 
знаю, что он мой муж. Он говорит что-то быстро и взволнованно. Его тревога 
связана с тем, что мы – евреи. Мой муж, университетский преподаватель, 
высказался против немецкой полиции. Я вижу ужас в его глазах. Я знаю, что нам 
грозит беда. Я не хочу видеть, что произошло потом».
      Норман сказал: «Продолжайте».
      Я свернулась на кушетке и обхватила колени руками. У меня засосало в 
животе. Мне приходилось выдавливать из себя слова, чтобы рассказать, что 
произошло потом. «Я вижу двух своих детей – маленькую девочку около двух лет и 
мальчика лет шести. Мы стоим вместе с другими людьми на мостовой. На мне 
светло-коричневое пальто. Позади нас находится высокая каменная стена. Моего 
мужа нет с нами. Я не знаю, куда он исчез. Они увели его. Немцы окружают нас со 
всех сторон. Мне страшно за себя и за своих детей».
      Я начинаю плакать, рассказывая Норману о том, что вижу. Печаль волнами 
захлестывает меня. Мне холодно. Положение ухудшается.
      «Мы стоим возле поезда. Вокруг солдаты и собаки – немецкие овчарки. Я 
держу маленькую дочь на руках, а сын стоит рядом и держится за мою свободную 
руку. Мысли путаются. Отовсюду раздаются крики. Никто не понимает, что 
происходит».
      Я ощущаю, что происходит что-то ужасное за пределами той картины, которая 
стоит у меня перед глазами. Я снова начинаю плакать. Норман говорит: 
«Продолжайте». Но я начинаю рыдать еще надрывнее, не в состоянии ничего сказать.
 Однако я находилась в достаточно полном сознании, чтобы попросить Нормана  
дать мне бумажные салфетки, чтобы вытереть нос и глаза.
      Мое тело свело от страха, и я не хотела допускать появления следующей 
сцены перед моим взором. Выждав, когда я  выплачусь, Норман снова настоял, 
чтобы я продолжала.
      «Я в лагере. Вокруг все серое. Я хожу отупевшая. Я не понимаю, что 
происходит. Я не знаю, что случилось с моими детьми и мужем. Моей семьи нет. 
Моей музыки нет. Мой дух сломлен. Я больше не живу. Теперь я взлетела. Я смотрю 
сверху вниз на обледенелую комнату с бетонными стенами. Я вижу себя лежащей на 
куче мертвых, неестественно изогнутых тел. Меня отравили в газовой камере».
      Последние картины я описывала сухим, неэмоциональным тоном. Затем образы 
исчезают. «Какая потеря, – единственное, что я могу сказать напоследок. – Какая 
потеря».
      Норман, видя, что с меня достаточно, завершил сеанс предложением 
возвратиться в настоящее, запомнив все, что я пережила. Убедившись в том, что я 
полностью возвратилась в свое тело, он поговорил еще недолго и попрощался.
      Я лежала на кушетке еще несколько минут, не в силах ни о чем думать. Я 
была совершенно опустошена от пережитых эмоций и плача. Меня необычайно 
растрогали эти воспоминания, особенно те, которые относились к женщине, 
погибшей вместе со своей семьей во время немецкой оккупации. Я осознала, что 
носила тень горя этой женщины всю свою жизнь. Какое облегчение я испытала, 
освободившись от этого образа! Мне стало легче и светлее на душе.
      Я вышла во двор и присела на крыльце. С того момента, как Норман постучал 
в мою дверь, прошло около трех часов, и день был в полном расцвете. Солнце 
стояло высоко в небе, и его лучи казались теплыми, но октябрьский воздух был 
прохладным и освежающим. Я думала о своей регрессии, о жизнях, оставшихся за 
спиной, и о новых жизнях, которые еще должны прийти. Я ощутила в полной мере, 
сколь счастлива я, что живу в этом теле в этот момент на Земле.
      Усваивая уроки регрессий, я осознала, что воспоминания из прошлых жизней 
придают новое измерение моей настоящей жизни. Туманные образы из прошлых жизней,
 преследовавшие меня до сегодняшнего дня, сгустились и стали вполне зримыми и 
осязаемыми осознанными воспоминаниями. Мое представление о том, что во мне 
живет нечто большее, чем опыт этой жизни, подтвердилось. Теперь я знала 
наверняка, что какая-то часть меня пережила смерть и сделает это же в будущем. 
Моя вера в перевоплощения и бессмертие души превратилась из умозрительной идеи 
в обыденную реальность. Это подтверждение позволило мне чувствовать себя 
духовно здоровой и счастливой.
      Через две недели после регрессии с Норманом мой отец скончался в больнице 
в результате банальной операции. Это стало испытанием для моего нового 
понимания жизни и смерти. Его внезапная смерть была ударом для всех нас. Я тут 
же вылетела в Нью-Йорк, а Стив с детьми отправились на следующий день туда на 
машине.
      Я стояла возле могилы и слушала, как раввин читал из Екклезиаста: «Всему 
свое время и все имеет свою цель под небесами». Я думала о своих собственных 
похоронах и смертях, которые я видела во время регрессий, о том, как я парила 
над своим телом. Я спрашивала себя: «Может ли отец видеть нас сейчас? Где он? 
Что он сейчас чувствует?» Внезапно волоски на моих руках словно 
наэлектризовались, я ощутила волну энергии, прокатившуюся по всему телу. Я 
ощутила, что он присутствует на кладбище, и в голову пришли слова из «Тибетской 
Книги Мертвых», которую следовало читать человеку, лежащему на смертном одре: 
«О, благороднорожденный... сейчас ты переживешь Сияние и Ясный свет Чистой 
Реальности. Узнай его». Я представила, что мой отец слышит эти слова, и поняла, 
что они означают.
      Затем произошло что-то странное. В тот момент, когда опускали в могилу 
гроб отца, с головы моего брата слетела ермолка и упала в промежуток, 
образовавшийся между гробом и земляной стенкой могилы. Не было никакого в