они испытывают страшную боль. Мне повезло, что я не так тяжело ранен, как 
остальные. Думаю, с кистью все будет в порядке. Мне не хочется возвращаться 
воевать. Я скучаю по своей семье. Я стою за пушкой. В меня попали!»
      Чейз замолчал. Я почувствовала энергетический сдвиг. Пришло облегчение, 
словно легкий ветерок пролетел по комнате.
      После перерыва Чейз начал говорить сам: «Я парю над полем битвы. Я 
чувствую облегчение оттого, что погиб. Я вижу внизу дым и битву. Когда я смотрю 
на поле битвы, все затихает и теряется в дыме. Ничто больше не движется. Я 
чувствую счастье оттого, что погиб. Я отправляюсь к иной, более счастливой 
жизни. Я пролетаю над своим домом. Я вижу жену и детей. Я прощаюсь с ними. Они 
не могут увидеть меня, так как я дух. Но они знают, что я мертв».
      Чейз выглядел умиротворенным. Я позволила ему оставаться в таком 
блаженном состоянии еще минуту. Затем я спросила, что он вынес из той жизни, 
когда был солдатом. Его ответ поразил меня.
      «Каждому необходимо побывать на войне. Война все расставляет на свои 
места. Не обязательно погибать на войне, но нужно испытать ее. Это учит тебя 
чувствовать, дает представление о том, что чувствуют другие. Это плохое место. 
Я пропустил Вторую мировую войну. Я находился тогда там, наверху, и ожидал 
своей очереди, чтобы возвратиться в более мирное время. У меня была еще одна 
короткая жизнь посредине».
      Я слушала, открыв рот, как мой маленький сын говорит о вселенском 
равновесии и сострадании. Он говорил отнюдь не как семилетний ребенок. Его 
слова и голос звучали так, словно они исходили от древней души. Я не знала, что 
сказать. Где это было «там, наверху»? Где он ожидал очереди, чтобы прийти 
назад? Я хотела послушать еще, но он закончил говорить. Окно к этой тайне 
внезапно захлопнулось, и я знала, что не смогу больше его открыть.
      Чейз открыл глаза и продолжал лежать на кровати. Казалось, что его мысли 
еще не вернулись сюда полностью, но он был спокоен. Я спросила, как он себя 
чувствует. Чейз ответил, что, вспомнив больше, чувствует себя лучше. Я обняла 
его и сказала, что он сейчас в безопасности, что ему не придется воевать больше,
 что всем нам ничего не грозит и что мы живем одной семьей. Чейзу это 
понравилось, и он обнял меня в ответ. Через минуту он соскочил с кровати, 
вылетел из спальни и побежал играть в свою комнату с новеньким конструктором 
Lego.
Сто одежек луковицы
      Что-то необычное произошло в этот день. Я то и дело возвращалась мыслями 
к предыдущим словам Чейза: «Они больше никогда не заставят меня воевать!» 
Теперь я поняла, что за ними крылось. Воспоминания о жизни солдата были слишком 
реальны для него. Страх, грусть и растерянность мирного человека, ставшего 
солдатом, поднялись слишком близко к поверхности сознания Чейза и, оказав 
влияние на его современную личность, сформировали мировоззрение.
      Две регрессии Чейза в ту жизнь раскрыли по очереди слои эмоций, мыслей и 
образов. Подобно «одежкам» луковицы, снятые слои открывали доступ к другим. 
Норман помог Чейзу перевести первый слой эмоций на сознательный уровень – слой 
страхов, которые ожили благодаря громким звукам, напомнившим ему о битве. Когда 
Чейз признал свои чувства солдата, убивающего других во время битвы, его экзема 
– стигма раны – исчезла.
      Военные действия на Ближнем Востоке воскресили в нем новый слой эмоций – 
чувство тоски по своей оставленной семье. Грусть Чейза перешла в облегчение, 
когда ему удалось продвинуться дальше в воспоминаниях о своей гибели и 
попрощаться с родными. На этом он смог закрыть свою жизнь как солдата, 
благодаря чему он, возвысившись над личной трагедией, осознал вселенское 
значение войны для развития души. Его личные страдания переросли в духовное 
осознание.
      Соответствие между последним вариантом истории и первой регрессией было 
удивительным. Хотя от первой до последней регрессии прошло около трех лет, Чейз 
повторял описания образов и чувств почти слово в слово. Его словарный запас 
увеличился, благодаря чему текстура рассказа обогатилась, но не претерпела 
внутренних перемен. Воспоминания остались такими же. Он видел эти образы 
отчетливо, а затем описывал их.
      Описание Чейза показалось мне точным отображением жизни солдата во время 
Гражданской войны. Его рассказ о том, как чувствовал себя оказавшийся в гуще 
битвы человек, которым «распоряжаются», был гораздо более реалистичен, чем те 
приукрашенные версии Гражданской войны, которые демонстрируют нам в кино и по 
телевидению. Обыденные детали придавали истории колорит и реалистичность: куры, 
которые гуляли свободно, оборочки на юбке его жены и ее черные ботинки, 
объявление о вербовке в армию, висящее на столбе, стоявшем в центре города, 
бумаги, которые он подписывал, хотя не умел читать, полевой госпиталь, 
сооруженный из столбов и натянутого холста, веревка, потянув за которую, можно 
было произвести выстрел из пушки (что соответствовало описанию пушечного 
механизма того времени, как я позже выяснила). Убедительность истории, 
потрясающая правдивость деталей, трагичность положения героя – все это сделало 
бы честь любому романисту. Но это исходило из уст семилетнего мальчика, который 
никогда не видел реалий войны.
      Но главное – благоприятные последствия регрессий были вполне ощутимы. 
После последней регрессии Чейз стал более уверенным в себе и спокойным. Его 
больше не беспокоила война с Ираком, хотя мы все с облегчением вздохнули через 
несколько дней, когда с ней было покончено.
Глава вторая. Прелюдия
      За год до того, как Норман провел Чейза и Сару через их прошлые жизни, он 
регрессировал меня через мои собственные две прошлые жизни. Благодаря 
регрессиям я исц