“Синдром новизны” (новизны во что бы то ни стало) и его бесчисленные 
квазисюрпризы (фальшпродукты) - это один из наиболее распространенных видов 
инновационной патологии, а его носитель – своего рода мутант постмодернистской 
аккультурации, трагифарс которого пронизан его невозможностью “восшествия в 
традицию”, чего он втайне от других и от самого себя вожделеет. Здесь мы 
наблюдаем и своеобразное фарсово-стыдливое проявление изначально фарсового же 
“комплекса Герострата”, который по преданию поджег в 356 г. до н. э. в ночь 
рождения у царя Македонии Филиппа II младенца Александра храм Артемиды в Эфесе).
 
   Эффективность инновационной деятельности социальных субъектов (индивидов, 
групп, сообществ) во многом определяется состоянием инновационного климата 
общества, который, в свою очередь, зависит от характера отношения к 
нововведениям со стороны основных социальных (профессиональных, экономических, 
конфессиональных) групп, со стороны различных поколений, а также самой 
культурой взаимоотношений между социальными группами и поколениями. Поэтому 
саму инновационную культуру (как и культуру в целом) того или иного общества 
можно оценивать по той роли, которую в ней играют соответственно старшие или 
младшие поколения, «отцы» или «дети», «деды» или «внуки». Так, известная 
американская исследовательница-антрополог, этнограф и социолог Маргарет Мид 
(1901-1978) выделила три типа культуры межпоколенных отношений: 1) 
постфигуративный тип культуры, где дети учатся, прежде всего у своих 
предшественников, и полученных первичных знаний и опыта вполне достаточно для 
всей последующей жизни (постфигуративная культура главным образом характеризует 
примитивные общества и небольшие религиозные или идеологические анклавы); 2) 
кофигуративный тип культуры, где дети и взрослые учатся по преимуществу у 
сверстников (современников) и которая выступает как своего рода исторически 
промежуточный тип культуры; 3) префигуративный тип культуры, где взрослые 
учатся также и у детей, и которая характеризует наш современный мир.
   Как правило, всякая инновация практически в любом обществе ведет к 
возрастанию конфликтности между социальными группами, что, в свою очередь, 
тормозит внедрение нововведений. Это явление обозначается как инновационная 
инерция (недееспособность) общества, которая может иметь большую или меньшую 
степень выраженности. Например, в низком уровне материального и морального 
признания самого творчества (научного, художественного, реже – технического); 
или в повсеместном ожидании «быстрого эффекта» от этого творчества и в 
последующем агрессивном разочаровании при его отсутствии и многом другом. 
   При этом отмечается следующая тенденция, которая проявляется в отношении 
общества к так называемым «эпохальным» инновациям: чем более короткой по 
времени является такая инновация, тем большее сопротивление она встречает. 
Инновационная культура здесь должна состоять в том, чтобы подобные изменения 
осуществлялись эволюционно. Однако эволюционность эволюционности рознь. С одной 
стороны, нельзя уподобляться тому фольклорному «гуманисту», который из жалости 
к собаке отрубал ей хвост постепенно («эволюционно», частями), а не весь и 
сразу. С другой стороны (имея в виду уже науку, а не фольклор), общепризнанным 
результатом системных исследований является положение, согласно которому 
пошаговые постепенные изменения тех или иных элементов системы могут оказаться 
непродуктивными, поскольку незначительные последствия таких изменений будут 
нивелированы (поглощены) традиционной (консервативной) инерционностью самой 
системы как устойчивой целостности.
   Мир нововведений не сводится только к технологии. Совершенствование 
управления, например, тоже осуществляется через введение новшеств. Все эти 
изменения объединяет то, что они представляют собой деятельность по обновлению, 
т.е. преобразованию результатов чьей-то деятельности.   
   Основным конституирующим противоречием мира нововведений является 
противоречие между «старым» и «новым», а отношение к этому противоречию, по 
справедливому замечанию русского религиозного мыслителя-утописта Николая 
Федоровича Фёдорова (1828-1903), высказанному более ста лет назад, «по существу 
есть отношение к самому прогрессу» со всеми вытекающими отсюда философскими, 
политическими, моральными, экономическими и иными последствиями.
    Хотя сами по себе, объективно, категории «старого» и «нового» не являются 
аксиологически нагруженными, в конкретном социокультурном контексте они 
воспринимаются именно со стороны своей ценности, формируя у людей саму 
потребность либо по преимуществу в новом, либо в старом. Действительно, мы не 
можем однозначно утверждать, что всякое новое по определению является более 
ценным, чем нечто старое. Хорошо об этом сказал великий английский драматург и 
поэт Уильям Шекспир (1564-1616) устами своего героя Гамлета:
«Мириться лучше со знакомым злом, 
           Чем бегством к незнакомому стремиться».
   Признавая, что в общеисторическом плане противоречие между старым и новым 
фиксируется по преимуществу в Новое время, следует, вместе с тем, отметить 
уходящую в глубь веков традицию его (этого противоречия) философской рефлексии. 
При этом отметим, что «новое» и «старое» рассматриваются исключительно как 
динамические (исторические) категории. В социальном (историческом) контексте 
противоречие между старым и новым раскрывается через соотношение прошлого, 
настоящего и будущего. 
   Сама же потребность в новом как социокультурный феномен является 
сравнительно молодым образованием, которое характерно для новоевропейского 
рационалистического (сциентистского) сознания в его отличии от религиозного и 
мифологического сознания. 
   По проблеме соотношения нового и старого, их основных социальных функций 
существуют, по меньшей мере, две точки зрения.
   Соглас