том, что он «на народные деньги занимается какой-то мухой вместо того, чтобы 
работать над проблемой повышения поголовья крупного рогатого скота» (имелись в 
виду его эксперименты по изучению механизмов наследственности у мухи-дрозофилы).
 Генетику на страницах газет аттестовали в то время как «продажную девку 
империализма», а кибернетику иначе как «буржуазной лженаукой» не называли.
   По словам известного американского социолога Р. Мертона, определенная 
степень отклонения от действующих норм является функциональной для базовых 
целей всех социальных групп. 
   Новаторство, достигшее некоторого критического уровня, может вылиться в 
формирование новых институциональных моделей поведения, которые окажутся более 
адаптивными, чем старые. Если инновации прорываются сквозь все фильтрующие 
механизмы и получают широкое общественное признание, начинается фаза их 
распространения. Здесь можно наблюдать несколько вариантов дальнейшего развития 
или, наоборот, регресса инновации:
   а) может произойти так называемая «компенсация», когда начальные 
инновационные изменения вызывают отрицательные обратные связи, которые 
стремятся уменьшить значение инноваций, а то и вовсе уничтожить их средствами 
контрреформы;
   б) может произойти и «чрезмерная компенсация», когда сопротивление 
внедряемой инновации столь велико, что компенсаторный механизм реагирует 
слишком сильно и как бы «переполняется», т.е. не только сохраняет существующее 
положение вещей (status quo), но и окончательно изменяет данную структуру в 
направлении, противоположном тому, что предполагалось инноваторами. Этот 
ответный удар именуется «эффектом бумеранга»;
   в) изменения, вызванные внедрением инновации, могут ограничиться заданной 
локальной областью (производства, науки, техники и т.д.) без каких-либо 
последствий для других сфер общественной жизнедеятельности;
   г) встречаются ситуации, когда начальные инновации в какой-то области ведут 
к случайным трансформациям ограниченного количества компонентов в смежных 
социальных подсистемах; это придает существующему социальному пространству 
хаотический характер; происходят некоторые модификации в различных его 
фрагментах, но, в конечном счете, оно сохраняется в прежнем виде;
   д) наконец, наиболее важный вариант развития инновации заключается в 
системном усилении изменений благодаря действию положительных обратных связей, 
или «второй кибернетики» («снежного кома»?); здесь начальные инновационные 
изменения влекут за собой цепь последовательных сдвигов в других компонентах 
уже мегасистемы и без непосредственного участия инициаторов нововведения вплоть 
до полной ее трансформации. Это часто случается в сфере технологии: например, с 
изобретением автомобиля, аэроплана, конвейерного производства, компьютера 
радикально изменяется сам образ жизни миллионов людей.  
   Австрийский писатель Роберт Музиль (1880-1942), автор сатирического романа 
“Человек без свойств” был убеждён, что гусиным пером писали по-немецки лучше, 
чем стальным, а стальным пером лучше, чем авторучкой. Когда же будет 
“усовершенствован диктофон”, полагал он, то по-немецки прекратят писать вообще. 
Полное инновативное смещение, видимо, также трёхстадийно: “стальное перо” и 
“авторучка” ещё остаются адекватными средствами письма по-немецки, но 
“диктофон” оказывается уже абсолютно инородным в органике немецкого письма, как,
 впрочем, и немецкого “чтения”: эпоха “диктофона” не может аутентично прочитать 
то, что написано “гусиным пером”, не говоря уж об эпохе компьютера. Имеется 
ввиду именно “эпоха” как собирательное обозначение некоего четырехмерного 
социокультурного пространства-времени, а не отдельных ее представителей или 
даже социальных групп, например, интеллигенции. 
   Динамический импульс инновационного культургештальта 
(«классика-модерн-футурум») реконструирует как институциональные, т.е. 
формализованные, так и внеинституциональные, т.е. ненормативные, сегменты 
социального пространства. Радикализм такой реконструкции определяется уровнями 
институциональной и внеинституциональной толерантности общества к инновативным 
отклонениям, а также степенью сопряжённости этих уровней. Очевидно, реставрация 
(как и сверхкомпенсация или “эффект бумеранга”) обнаруживается, в том числе, и 
как следствие резкого диссонанса различных социальных фрагментов. Нормальная же 
инновация предполагает наличие именно необходимых и достаточных сходств и 
различий между институциональными и внеинституциональными структурами. В этом 
случае социокультурная окраина (например, арго, сленги, андеграунд и т.д.) на 
крутых виражах исторической спирали либо погружается в архаику, либо 
прорывается в современный культурный фон некой экзотикой (новейший образец 
подобной «культурной инновации»: блатное “Все путем!” на майках молодых людей, 
митингующих в поддержку президента).
   Сегодня является общепризнанным, что культурные девиации, пусть даже и 
совершаемые умышленно как асоциальные, составляют необходимое функционально 
значимое звено в цепи инновационных изменений. Более того, может наступить 
момент, когда большинство начинает открыто принимать культурные девиации 
(особенно если “нарушители” преуспевают), и когда, по замечанию известного 
американского социолога Роберта Кинга Мертона (1910-2003), “эти удачливые 
жулики становятся образцом для подражания”. Но если апология постмодернистского 
пастиша оказывается всепроникающей, а социальная структура и социальные 
институты становятся фрагментированными до россыпи несоединимых пазлов, тогда 
плотина модерна опрокидывается, классика как некогда Атлантида погружается в 
бездну (на внеинституциональное “интеллектуальное дно”), а весь инновационный 
культургештальт с его новизной как самостью превращается в 
инфантильно-нудистский (варварский, плебейский) “праздник непослушания” с 
воздушными шарами, видеоклипами, “пальцами веером”, “гешефтами”, “мыльными 
операми”