Еще два десятилетия назад в большинстве стран с развитой индустриальной 
технологией и высоким уровнем жизни господствовала технократическая философия и 
практика управления производством. Считалось, что задачи экономического 
развития и проблемы конкуренции можно эффективно решать с помощью внедрения 
передовой техники и технологии. Внимание предпринимателей и научных 
специалистов было приковано к проблемам технологических инноваций, которые 
рассматривались как своеобразная экономическая панацея. Казалось, что 
разработка и внедрение технических новшеств будет обеспечивать и рост качества 
продукции, и повышение производительности. Однако лидеры освоения новых 
технологий довольно быстро оказались в очень разных ситуациях. Исследователи 
отмечали, что “производительность труда в США носит летаргический характер, в 
то время как Япония, Германия продолжают демонстрировать высокие темпы ее роста.
”3 И эксперты объяснили причину: роботизация и компьютеризация производства не 
обеспечивает качества и эффективности в отсутствие компетентного руководства. 
       Более того, глобальные процессы мирового экономического развития в 
последние десятилетия показали, что национальное производство может очень 
успешно развиваться и соперничать с мировыми экономическими центрами даже в тех 
странах, которые по всем теоретическим канонам никак не могли вырваться на 
столь высокий уровень, поскольку характеризовались низкими издержками на 
рабочую силу. Однако “очень быстро эти страны начали конкурировать, причем едва 
ли не во всех отраслях промышленности, с высокоразвитыми странами (оставаясь 
государствами с низкой стоимостью рабочей силы).”4 И их успех тем более 
значителен, что аналитики отмечают процесс формирования новых центров мировой 
экономики, которые складываются в тихоокеанском поясе “молодых драконов” - 
динамичных новоазиатских стран. 
       Многими эти удивительные и такие “несообразные” привычным теоретически 
представлениям результаты были восприняты в лучшем случае, как парадокс. Но 
специалисты в области управленческой инноватики и социотехники не 
ограничивались одной негативной констатацией факта, что технические 
нововведения “не срабатывают”. Они искали истинные причины, и нашли ответ на 
этот поставленный жизнью вопрос. “Ключ к решению означенных задач - в особой, 
единой системе управления производством и рабочей силой. Именно последняя 
сегодня становится детерминантов конкурентоспособности. Тем более, что и сам 
процесс перехода к использованию информационной техники и технологии не 
совместим с пренебрежением к социальному, организационному и политическому 
контексту ее внедрения и функционирования.”5 
       Стратегическое инновационное управление производством сегодня становится 
важнейшей частью национального достояния любой страны6. Американский бизнес 
пришел к этому выводу, исправляя последствия “ресурсной ошибки”: в новой 
социальной ситуации нужно делать ставку не на “технику”, и даже не на “труд”, а 
на людей и их побудительные мотивы. 
       Эффективное управление построено на предвидении, поэтому-то японская 
философия менеджмента оказалась той чудодейственной интенцией, которая 
произвела на свет “экономическое чудо” и продолжает поражать прагматичный 
западный мир победами “корпоративного духа” (именно так обозначен расхожий 
стереотип относительно причин японских успехов на мировом рынке). Однако 
воодушевление никогда в социальной практике не давало столь устойчивого 
результата, поэтому рассмотрим, на что же опирался американский и японский опыт 
организации производства. 
       В течение ХХ века развитие лидера мировой индустрии - американской 
промышленной системы - базировалось на принципах технократической философии 
управления, разработанных Р.Тейлором и уточненных Г.Фордом. Их идеи строились 
на затратном, факторном, подходе и вполне соответствовали природе строения 
конвейерного производства. Предприятия в этот период выпускали стандартную 
массовую (многотиражную) продукцию, и менеджеры обеспечивали ее удешевление за 
счет повышения производительности труда путем гениально разработанной “живой 
роботизации” операций. 
       Эффективность достигалась за счет виртуозного сочетания “ресурсов” и 
организованного взаимодействия “функций”. Дробление трудовых операций на 
простые стандартные действия с одной стороны позволяло жестко организовать 
производство как единый отлаженный механизм, в котором все детали работают 
четко и могут быть быстро заменены. Конвейер действительно был абсолютно 
подконтрольным объектом управления, а иерархическая структура подчинения и 
авторитарный стиль руководства производством давали свои экономические плоды. С 
другой стороны, работники в такой системе и эксплуатировались, и чувствовали 
себя как обесчеловеченный “ресурс”, поскольку конвейерное производство именно в 
силу своей идеально отлаженной организации востребует не таланты и способности, 
а физическую силу и выносливость, выводя истинно человеческие проявления за 
скобки производства. Да и стандартная система оплаты труда никак не 
стимулировала инициативу и заинтересованность рабочих в результатах труда. 
       Такая социальная организация, которая, по сути, выхолащивала все 
человеческое из трудового процесса, конечно же, обусловила изначально 
конфликтный характер подобной производственной системы и порождала 
многочисленные конфронтации: противостояние собственников и профсоюзов, рабочих 
и менеджеров. 
       Дегуманизация философии и практики менеджмента, произошедшая в начале 
века, на долгие десятилетия определила специфику социальных противоречий 
производственной организации Соединенных Штатов Америки, не изжитую, как 
подтверждают специалисты, до сих пор, несмотря на успешное распространение 
социально-технических подходов к управлению производством.