тря, что выросла в сибирской деревне",- подумал Невельской.
     Он заметил обращенный к нему пристальный взгляд Волконского. Видно, тот
еще что-то надумал...
     Потом пел Миша...
     Потом  Дорохова  спела   "Виют  витры".  Взор  Марии  Николаевны   стал
глубоким-глубоким, и  глаза  казались еще  черней. Весь  вечер  она была как
зоркая орлица. Только сейчас она, казалось, ушла в себя.
     "Что у нее на душе? - думал капитан, заметив перемену в ее  лице.- Ведь
она малороссийская дворянка, песнп эти слыхала с детства".
     Нелли и  Миша декламировали стихи черкешенки и пленника из "Кавказского
пленника".
     Я знаю жребий мне  готовый. Меня отец и брат  суровый Немилому  продать
хотят...-
     читала Нелли.
     234

     В этот вечер казалось, что все приобретает какое-то особенное значение.
     -  Молчанов-то - губернаторский  любимчик,- сказал миллионер  Кузнецов,
наклоняясь к капитану,- съесть хочет девчонку... Слетаются, как воронье...
     В самом деле, Молчанов, откинувшись в кресле, впился взором в Нелли.
     "Молчанов  ухаживает  за  ней? - подумал  Невельской.- Дети  несчастных
стариков!  Нелли,  Трубецкие  - и  тут же все  чиновники". Капитану казалось
сейчас, что  и  Катя  ребенок, что  она  этим детям ближе,  чем ему. Сестра,
кажется,  повзрослей,  а  она  -  дитя.  Он  видел, что  здесь  собрались  и
веселились почти дети. Ему стало неловко.
     "Неужели  и  я  стар?  Неужели   для  меня  может  существовать  только
деятельность, открытия, общество таких же, как я... Может быть..."
     А Екатерина Ивановна ему  весело улыбнулась,  потом  сделала  комически
серьезное лицо, потом стала по-настоящему серьезной и, наконец, запела...
     "Она, ангел, ангел! - думал он.- Все в ней прелестно!"
     К уху капитана опять наклонился Кузнецов:
     - Хороша  девица! А вот сестра у  нее  - с характерцем.  Вот уж кому-то
кислица снится...
     -  Что  вы, Евфимий  Андреевич, мешаете слушать,- ответил ему капитан с
досадой.
     Тот махнул рукой.
     -  А   как   с  Геннадием  Ивановичем  они  поют!  -  заметила  Варвара
Григорьевна.-   Геннадий  Иванович   исполняет   дуэт   с   Катей,   а  Саша
аккомпанирует, и такая прелесть получается!
     Все стали просить Невельского спеть. Ему не хотелось.
     Саша заиграла,  Екатерина Ивановна опять подошла к роялю и взглянула на
капитана, но тот не трогался с места, пока не настала пора вступать.
     Когда, душа, просилась ты Погибнуть иль любить...-
     вдруг подымаясь и как бы  пылко беседуя с Катей, запел он. Голос у него
приятный, мягкий.  Никому сейчас не пришло бы в голову, что эта глотка орала
в трубу и от ее звуков, как одурелые, метались матросы.
     Глаза  Екатерины  Ивановны   засияли,  потом   она  взглянула  на  него
пристально и глубоко, но сразу же перекинула взор на
     235
     ноты, но  тут  же, опять  обернувшись к нему, быстро вошла  в роль. Оба
сильных голоса сплелись...
     Зачем вы начертались так.На памяти моей, Единой  молодости  знак,  Вы -
песни прежних дней...
     - Да  вы, господа, прекрасная пара! -  шутливо  сказал Сергей Петрович,
когда раздались дружные хлопки.- Вам так и следует петь вместе!
     - Где это они успели так спеться? - спросил Молчанов у Струве.
     -  У  вас  голоса  прекрасно  подходят  друг  к  другу,- сказал  старый
чиновник-сибиряк  с моржовыми усами, которому все  эти вечера и нежное пение
очень нравились.
     Все стали просить Екатерину Ивановну спеть что-нибудь русское.
     Катя взяла несколько сильных аккордов.
     Моего ль я знаю друга...-
     начала она на низких нотах, широко, и чуть повела рукой.
     Потом Нелли пела романсы, потом вместе с Катей - дуэт. Успех Нелли  был
самым шумным.
     Гости  уехали. Муж и жена прошли  в маленькую дверь. Черные глаза Марии
Николаевны выразили ужас.
     - Я жду гибели, гибели! - прошептала она.
     - Успокойся,  мой  друг!  - сказал старик  по-французски,  но  руки его
затряслись.
     Разговор   происходил   в  одной  из  тех  комнаток-закоулков,  которые
расположены были сбоку от прихожей.
     -  Успокойся,  Невельской  выложил  мне все  секреты  с  ведома Николая
Николаевича.  Конечно,  она  действительно больна, возьми  себя в руки. Меня
тревожит твое состояние...
     - Меня мучает их будущее!
     - Рано, рано! Зачем? Она ребенок!
     - Она ничего не будет знать еще  год или  два, но пусть будет так. Если
Молчанов попросит ее руки - я не откажу.
     Большие глаза князя округлились и выразили гнев.
     - О боже! - прошептал старик.
     - Я не хочу гибели! Пойми!
     Мария Николаевна резко повернулась и вышла. Мысли
     236
     о том, что ждет детей, приводили ее в отчаяние. Все эти веселые вечера,
сам  этот  богатый  дом,  угощения,  балы  - только  для  того,  чтобы  люди
покровительствовали ее детям,  чтобы ввести их в то общество, к которому они
принадлежат по  рождению.  Она  знает  -  они  умны,  способны,  могут  быть
полезными людьми. Воспитание, преданность народу... Но теперь, когда раскрыт
заговор петрашевцев и вся Россия в ужасе,  сердце Марии Николаевны трепещет.
Малейшего колебания Николаи  Николаевича  достаточно, чтобы  погубить детей,
закрыть им  пути. Иногда ей кажется, что  детей отнимут,  погубят, что у них
нет будущего.
     В  юности  она  не  страшилась  своего горя,  но  грядущее  горе  детей
приводило  ее в ужас. Она знала, каков злодей  Николай, как он мстителен, он
не упустит случая... Злодей попробует издева