открытой потайную дверь, он со свечой в руке поднялся по лестнице.
     Невельской сел ужинать, Струве простился с ним и ушел к себе в соседнюю
комнату.
     "Странно,- подумал Невельской.- Николай Николаевич  не может  не знать,
как все меня волнует. Хотя бы намекнул... Он оставляет меня в тревоге. Может
быть, опять  неприятности, и он не хотел  разговаривать об  этом перед сном?
Да, он, кажется,  в самом деле заметно хуже выглядит, чем в Якутске... Будем
ждать утра,-  решил  капитан.-  Во  всяком  случае,  он  расположен  ко  мне
по-прежнему и,  будь  у него  неприязнь ко мне,  не  держался бы так просто,
почти по-родственному.  Принимает в своем доме, спустился  в  полночь, чтобы
поцеловать, обнял..."
     Оставшись  один,  во всем чистом,  на чистой  простыне, молодой капитан
почувствовал себя  в этот вечер как дома, у матери. Комната была просторной,
высокой, с большими окнами без ставен, как в Питере. Он долго не мог уснуть,
глядя в темноту открытыми глазами.
     Утром  встал  рано  и долго  ходил  по  комнате.  Потом  сел  писать  в
Петербург. В восемь губернатор прислал за ним.
     Капитан поднялся  на второй этаж по лестнице с вызолоченными балясинами
перил,  покрытой ковром.  Он вошел  в залу с паркетным  полом, с фарфоровыми
вазами на  столиках,  с  портретом  Державина  во весь рост,  с  зеркалами и
множеством благоухающих живых цветов.
     Пять  огромных полукруглых  окон,  не  замерзших,  несмотря  на  мороз,
светлых и  чистых, смотрели прямо  на залитую  солнцем  и сверкавшую снегами
огромную  Ангару. Сверху -  второй свет - еще пять квадратных окон поменьше.
Налево - дверь в кабинет губернатора.
     Навстречу  вышел  Муравьев,  быстрый и  легкий, одетый  по-домашнему, в
мундире без эполет. Как заметил сейчас капитан,
     172
     лицо его действительно переменилось и даже заострилось. Он,
     конечно, нездоров.
     "Какая перемена",- подумал капитан.  Вчера предполагал, что все это при
слабом освещении только кажется.
     Взор генерала  весел  по-прежнему, та же  осанка  и  живость.  Муравьев
горделиво  вскинул  голову  с волной  светлых волос, завитых  над  ухом,  и,
молодецки  закрутив ус, посмотрел на Невельского. Потом  обнял его и повел в
кабинет.
     Там два огромных камина с изразцами, массивный стол, статуи, картины.
     - Ну, как спали?
     - Как дома!
     - Так вы дома! Мы ждали  вас, как своего... Вы, как герой, скачущий под
Ватерлоо!  -  вскинув  руку над  головой,  воскликнул  Муравьев.- Ну,  а как
Иркутск? Впрочем, вы не разглядели...
     "Почему он так изменился?" - подумал Невельской.
     - Прекрасный  город,-  продолжал  губернатор.- А климат какой здоровый!
Ангара - река с чистейшей водой, равной которой я не знаю в целом мире...
     Губернатор  сказал,  что  вопрос  с  переводом Невельского  в Восточную
Сибирь решен. Получена официальная бумага.
     - Поздравляю  вас. Вы  мой чиновник  особых поручений. Прошу любить  да
жаловать своего губернатора...
     Муравьев  замолчал,  прищурив один глаз,  а  другим хитро и  пристально
глядел на собеседника, как бы желая спросить: "Что вы на это скажете?.."
     -  Николай Николаевич!  - воскликнул  Невельской,  и рука его  невольно
пробежалась  по  крышкам  чернильниц и выхватила  одно  из перьев,  которое,
впрочем,  тут  же,  спохватившись,  капитан  положил  на  место...  Чувствуя
простоту, здравый  ум  и  расположение  губернатора и  желая говорить  с ним
совершенно  откровенно,  он  решил выложить  все.  Он  полагал, что Муравьев
умница и должен все понять.- У меня к вам покорнейшая
     просьба!
     - Прошу вас, мой дорогой Геннадий Иванович! Буду рад
     служить.
     - Не возбуждайте перед императором вопроса о переносе Охотского порта,-
лицо Невельского приняло твердое и властное выражение, в котором было что-то
от светлого,  фанатичного старовера.- Николай Николаевич! Поверьте мне,  это
ужасная ошибка. Я говорю вам откровенно и прямо.- Тут капитан вско-
     173
     чил с места.-  Я не могу не сказать вам этого. Все наши планы рассеются
прахом...
     -  Дорогой  Геннадий  Иванович!  -  перебил  его  губернатор,  стараясь
говорить мягко и вразумительно.- Я  уже  ничего  не могу поделать. Доклад на
высочайшее имя  послан! -  И он  развел  руками, как фокусник.- Я должен был
поступить  так.  На это есть глубокие причины.  Да, я обещал вам подумать  и
подумал. И  решил  делать  так,  как приказано.  Как  при-ка-за-но!  -  тоже
подымаясь, воскликнул Муравьев.
     Невельской замер с рукой, прижатой к груди, с умоляющим взором. В ясных
глазах его загорелся какой-то  огонь, не то ужаса, не то гнева или  крайнего
огорчения, граничащего с потрясением.
     - Поверьте мне, Геннадий  Иванович,- продолжал  губернатор,- что  иначе
поступить я не мог. Не мог! Тут нет  заблуждений и ошибок, это все верно как
божий день!  Я дам вам этот доклад. Вы прочтете  его и  убедитесь, что иначе
поступить нельзя. Охотск далее не может быть терпим.  Над нами вот-вот может
разразиться гроза... Охотск -  долой! Есть причины очень, оч-чень важные, по
которым мы не смеем спешить с действиями на Амуре. Эти причины политического
характера.
     Губернатор вынул из стола пачку бумаг.
     -  Геннадий  Иванович,  я  прошу  вас познакомиться с  моим докладом на
высочайшее имя. Прочтите его спо