ого где-то  в
глубине  двора  за  каменной оградой.  У соседнего  двухэтажного  дома  были
освещены  пять  полукруглых, по-видимому, зальных, окон на втором  этаже так
ярко,  что на улице  светло. Остальные  окна темны,  а в  нижнем  этаже,  за
палисадником,  закрыты  ставнями,  сквозь  которые  пробивается  свет. Ямщик
гикнул, кошевка промчалась лихо и быстро, но Невельской запомнил и этот дом,
и столбы с фонарями у подъезда и приятно почувствовал, что попадает в родную
обстановку русского провинциального города.
     - Вот теперь погуляешь,- заметил молчавший всю дорогу Евлампий.
     Выбрались  на  главную  улицу.  Дома,  разделенные  длинными  заборами,
выступали из полутьмы.  Улица - прямая  и широкая  -  шла  через весь город.
Ехали долго. Город был низок, но просторен, строился с  размахом.  Все время
тянулись  длинные заборы, шатровые  ворота,  потом  пошли дома двухэтажные с
вывесками, потом несколько каменных.
     Капитан еще в Аяне наслышался  об Иркутске, да и прежде читал, что  тут
ссыльные  пользуются  уважением,  что  здешние  купцы  бреют  бороды,  имеют
библиотеки и ходят во фраках и что есть образованные чиновники.
     Справа  пошла белая  каменная стена. Вдруг город  оборвался, как лес на
Веселой горе. Открылась мгла, провал. Выехали на берег Ангары, невидимой, но
угадываемой.  Справа  -  решетка,  за  ней  сад  и  губернаторский  дворец с
колоннадой  и  фронтоном па Ангару и  с часовыми  на освещенном пятне снега.
Скрип полозьев  стих.  Офицеры,  вылезшие  из кошевок,  молча пошли в  своих
заиндевелых дохах следом за капитаном в огромные двери. Тут тепло, тишина, в
нишах по обе стороны лестницы усатые часовые. Сверху, по коврам, по лестнице
с золочеными  балясинами,  наложенными  как рельефы  на  сдвинувшиеся стены,
быстро сбежал Струве. Он обнял капитана и сказал:
     - Николай Николаевич давно ждет вас, Геннадий Иванович... Генерал будет
очень рад вашему благополучному прибытию, господа,- обратился он к офицерам.
     170
     Вызваны  были  два  дежурных  чиновника. Офицеров отправили  с ними  на
приготовленные квартиры. Бернгардт  провел капитана в одну из трех высоких и
обширных комнат левого  крыла нижнего этажа губернаторского  дома, в которых
жил он вместе с уехавшим в Петербург Мишей Корсаковым.
     На столике лежало письмо от Миши, в котором он просил дорогого Геннадия
Ивановича чувствовать тут себя как дома.
     Струве сказал, что Муравьев нездоров и уже  спит и что  он вообще  рано
ложится,- таков его обычай.
     Люди  быстро  подали  свечи,  воду,  белье.  Евлампий занялся  походным
хозяйством своего барина. В столовой  накрывали столик.  Струве  рассказывал
новости. Была одна важная и неприятная весть из Петербурга,  о ней Струве не
стал ничего говорить. Он желал обрадовать Геннадия Ивановича, окунуть в круг
городских интересов, рассказал, что в честь капитана и его спутников в новом
здании  дворянского собрания, которое только что построено, готовится  бал и
что  вообще  рождество  пройдет  очень  весело  -  иркутяне  любят  и  умеют
повеселиться.  Дамы  и  девицы  с  нетерпением ожидают приезда моряков, весь
город сбился с ног, все  желают гостей к себе.  Струве сказал, что он обещал
привезти капитана в дом к Зариным, у них прелестные барышни - племянницы, те
самые, о  которых  шла  речь еще в Якутске, да еще к  Волконским, Трубецким,
Запольским... Все рассказы Струве про  иркутскую жизнь были очень  приятны и
виды  на будущее заманчивы, и  капитан  непременно хотел всюду  побывать. Но
сейчас им  овладели  мысли  совершенно иного рода,  и  он тоном откровенного
признания сказал Бернгардту, что, по его мнению, Николай Николаевич  все  же
ошибается жестоко...  И он  стал пояснять...  Струве несколько  смутился, не
понимая,  зачем  Геннадий  Иванович  вносит такой  диссонанс в  их  приятный
разговор. Бернгардт  умело  уклонился  от деловой беседы  и рассказал  много
презабавного про здешнюю жизнь.
     Невельской понял, что некстати хотел заговорить про свое.
     Вдруг  во  тьме в  углу комнаты появилось  какое-то светлое пятно.  Оно
становилось все ярче, там появилась фигура с горящей свечой в руке.
     - Николай  Николаевич!  - сказал Струве тихо.- Спустился  к нам  тайным
ходом.
     - Геннадий Иванович!  Я узнал, что  вы приехали,-  заговорил  Муравьев,
ставя свечу на стол и хватая за плечи вскочившего капитана.- Я еще не спал и
спустился  взглянуть  на вас!  Как я  рад, как я  рад!  Вы молодчина, так  и
следует!
     171
     Он обнял и поцеловал капитана.
     - Простите меня, я только на мгновение: поздравить вас и хоть взглянуть
одним глазком.
     В халате Муравьев казался добрым, кротким, домашним человеком. Он задал
несколько  вопросов про дорогу, про  здоровье,  спросил, как  чувствуют себя
офицеры.
     Геннадий Иванович заметил, что он как будто в самом деле выглядит хуже,
чем в Якутске.
     Губернатор  сказал,  что не  будет беспокоить, пожелал  покойной  ночи.
Оставив