се хорошенько, всегда что-то не договаривали,
а если выдвигался какой-либо определенный проект,  смотрели на автора как на
прожектера, как на опасную личность или как на человека, допустившего что-то
неприличное. Сильные мира сего просто опасались, "как бы чего не произошло",
не вспыхнул бы гнев государя, не начались бы интриги придворных из противной
партии. Ведь тогда карьера под ударом, и все из-за того, что там  где-то, на
каком-то  Востоке, кто-то  чего-то  хочет.  Ведь  все это  для  личной жизни
останется  пустяком, хотя бы и  составляло  великое будущее  для России и ее
народа. Будет Амур или  Тихий океан или  не  будет -  что изменится?  Клубы,
служба, ордена, балы, европейские события - все идет  по-прежнему. А ведь мы
европейцы!  Смешно  нам   так  много  думать  о  Китае!   И   вот  мялись  с
глубокомысленным видом, как  бы  зная какую-то особенную сторону дела, может
быть, тайну. Некоторые сочувствовали,  даже кое-что подсказывали,  одобряли,
но боже спаси от действий!
     Так  с  горячностью  вспоминал  по  дороге  в  Иркутск  про  свои былые
злоключения Геннадий Иванович.
     А Александр, и его товарищи - люди без предрассудков. Эти  резкие судьи
современности  говорили  обо всем трезво. Они твердо провозглашали, что  без
связей с азиатскими странами, с  великим Китаем, Индией, без выхода на Тихий
океан и без Амура - удобного пути к нему - у России нет великого будущего.
     Творца  и специалиста всегда  покоряет тот, кто  понимает его замыслы и
поддерживает его поиски. Капитан  нашел в этих людях верных друзей. В книгах
Фурье он прочитал, что развитие мореплавания  есть  признак зрелости в жизни
каждого народа. Правда, там писалось, что в один и тот же период развивается
и мореплавание и  фискальство...  Но и  эта мысль  была интересной.  Словом,
Невельской вошел в круг людей новых, ясных, где не мялись, не мямлили, когда
речь заходила  о  решительных действиях, о  коренных преобразованиях;  здесь
учились, читали, рвались  к делу;  каждый готов  был работать и  физически и
умственно,  не  страшась  ничего. Люди этого  круга  не  придавали  никакого
значения происхождению,  искали  истины, говорили,  что  все  народы  равны,
позорили вельмож, не знала  многого, но хотели знать и готовы были в огонь и
в воду ради будущего.
     165
     Капитан прощал  и  это  зло,  и  глумление над тем, что сам  он  всегда
уважал, хотя невольно и незаметно много перенимал от них.
     И часто думал он:  "Есть  же  вот  у нас  люди, а  говорят, что,  кроме
нескольких приближенных государя, в России нет людей".
     ...Лошади  встали.   Яркое  сибирское  солнце,  скрипящий  сухой  снег,
бревенчатые дома  с выбеленными ставнями, толстый дым на белых крышах, столб
с позолоченным орлом у здания почтовой  станции п множество  лошадей, как на
ярмарке,- такой вид представился капитану, очнувшемуся от своих раздумий.
     -  Хомутова, Геннадий Иванович,- соскакивая с  облучка  и хлопая себя с
размаху обеими  руками по тугим плечам новенького  белого полушубка, говорил
Евлампий, замерзший, несмотря на свою новую одежду.- Следующая - Иркутск.
     Вокруг  виднелись одноэтажные и двухэтажные дома в снегу,  с затейливой
резьбой над окнами.
     Почувствовалась близость города. В  окнах  всюду стекла, слюды нигде не
видно,  не говоря уже о пластинах льда, что не раз случалось видеть капитану
и на Охотском тракте, и под Якутском, и на Лене.
     Ямщики  -  буряты  и  русские  -  бегом  подводили  приготовленных  для
перепряжки свежих лошадей,  в  то  время  как  другие  кидались к  оглоблям,
мгновенно отцепляли гужи,  отвязывали  чересседельники и выводили в шлеях  и
хомутах  измученных  коней,  от  которых  валил  пар.  Здесь,  на  сибирских
станциях, перепряжку делали удивительно быстро. Не успеешь остановиться, как
уже загремели, упали оглобли и рысью бегут ямщики,  ведя под уздцы рвущихся,
настоявшихся лошадей.
     Все  же  и  этой  короткой передышке радуются  путешественники. Молодые
офицеры вылезли из  кошевок, обступили капитана. Евлампий суетится, пытается
распоряжаться.
     - Сильно не подтягивай! - кричит он.
     - Гора будет,- спокойно отвечает бурят и еще выше подтягивает подпругу.
     Евлампию не нравилось, как тут запрягают и как затягивают.
     - А  я,  брат,  вот видал  у  испанцев...- начинает он поучать, но его,
видимо, не слушают.
     - А у нас так! - отвечает бурят.
     Молодой рослый мужик, с лицом  свежим, румяным, кинулся к облучку, двое
бородачей  едва сдерживали мохнатых, пляшущих коней, белых  от  сухого инея.
Когда капитан уселся, боро-
     166
     дачи шарахнулись в стороны, отпуская лошадей,  и те  с места помчались.
Ямщик  только натягивал  вожжи. Двухэтажные дома полетели мимо. За  деревней
кошевка помчалась вверх,  потом вниз через  речку,  потом  на увал, заросший
лесом.  "Вот  это  уж сибирская езда!"-с восторгом подумал  капитан,  как  и
всякий русский, любивший быструю езду.
     А склон горы, видно, был запахан и представлял  собою  широчайшую косую
белую площадь...
     Верст через пять  - с холма на  холм, между темных степ леса по  свежим
рыхлым  снегам - кони  умаялись. Капитан  разговорился с  ямщиком. Тот  стал
рассказывать,  что  по соседству  с Хомутовой  большие деревни,  сеют  много
хлеба, продают его в город и поставляют интендантству.
     - Пашни пойдут до самой Ангары!
     - А вот проезжали мы бурятскую деревню, сеют ли они?
     - И  буряты сеют. Все равно -  буряты, русские. Вот  бурят, который про
испанцев с вашим человеком говорил, он с Усть-Орды. Там тоже пашни.
     - Про испанцев? - удивился капитан.
     - Да, ваш человек говорил, что испанцы коней не так запрягают...
     "В