е, вдруг сказал сидевшему рядом Невельскому, не скрывая раздражения:
     - Так, Геннадий Иванович, скажу  вам тоже от всей души: я согласен, что
это дело общее, но запомните, что два зверя в одной берлоге не живут!
     Он  выпалил все  это и  встал.  Невельской  почувствовал,  что  сказана
большая дерзость. Завойко отошел прочь.
     Невельской  выпил много,  но сознание его было ясно.  Опьянить его было
делом нелегким.  В  Портсмуте в  течение  трех  часов пил он с  адмиралом за
обедом и вышел из-за стола с честью, как и сам адмирал, водивший его потом в
доки.
     Все  офицеры, служившие на корабле  с великим князем,  помимо их прочих
достоинств,  не  должны были пьянеть ни  при  каких обстоятельствах, так как
разные церемонии и встречи во всех государствах, куда бы ни прибывало судно,
иногда   заканчивались   выпивкой,  во   время   которой  хмелеть  строжайше
запрещалось  уже по  одному тому, что  Константина  приказывали оберегать от
всего дурного/  Это великосветское  пьянство  было для  Невельского  тяжелым
трудом, который он исполнял честно.
     Но сейчас  ему  не  хотелось  думать  о  том, что  сказал  Завойко. Все
представлялось пустяком здесь, где звучал рояль, где были прекрасные женщины
и пела виолончель.

     Элиз  вошла снова.  В руках  у  нее был черный кружевной платок. Теперь
аккомпанировала  Юлия  Егоровна.  Элиз  пела  своим  низким,  почти  мужским
голосом. Пела  она романсы, а потом  русские  песни, с удалью,  чувствуя их,
почти без акцента. Потом явился хор песельников -усатые матросы с  "Байкала"
и "Иртыша". Муравьев  подтягивал им грустно, а матросы со страхом глядели на
поющего губернатора и покорно уступали ему запев.
     Невельской, взяв ноту, вырвался  из общего хора,  покрыл почти все  его
звуки. Голос у него был хороший, и пел он с чувством, затягивал он не совсем
вовремя, но, в общем, можно и так, даже мило и своеобразно в русской песне.
     Муравьев иногда тоже вырывался из хора. Пел так  жалобно, что хватал за
душу. Невольно  вспоминалась капитану Кинешма, где жила его  мать - помещица
средней руки, крепостные деревни, русские мужики и бабы и тоскливая их жизнь
в лесах за Костромой.
     А снаружи доносился  вой и  лай собак и  шум  ветра.  Видимо, близилось
утро. Невельской подумал, что ведь это  все в Аяне,  за много тысяч верст от
Петербурга.  Несколько лет тому  назад здесь было  болото, а нынче выступает
знаменитая Христиани.  Это  тоже  подвиг...  Вообще, цивилизующая роль таких
мест, как Аян, огромна. Жаль только, что бухты нет...
     Светало. К дому подали коней. Послышались  крики  погонщиков.  Появился
Корсаков" Он в куртке, в ремнях и с сумкой. Стали пить за его здоровье.
     Все вышли проводить Мишу.
     - Так не  забудь сказать  графу про клык  мамонта, который я  пошлю ему
непременно для  коллекции,-  сказал  на  прощанье  Муравьев.- Скажи, что  по
зимнему пути. И расскажи, пожалуйста, какой это превосходнейший экземпляр.
     Где-то за океаном солнце  уже  горело, и оранжевое пламя  его подпалило
многоярусные перистые облака над громадной площадью воды. Пламя отражалось и
в воде  и в небе; казалось, загорается весь океан и  заревом объято все небо
между Россией и Америкой.
     Миша  стал прощаться.  Обычно жеманная, Элиз, казалось, была совершенно
спокойна и просто подала ему руку. Ничего нельзя было прочесть на ее лице.
     - Ну, с богом Миша,- сказал губернатор и перекрестил своего любимца.
     Михаил Семенович вскочил в седло, дал шпоры коню и по-
     104
     скакал. Колокольцы зазвенели, и якуты поскакали следом за Мишей.
     - Теперь спать, господа,- объявил губернатор.
     Завойко пошел проводить  Невельского и офицеров. Многим  из  них сейчас
пришло в  голову, как  хорошо  быть женатым.  Восторгались  Муравьевым,  что
прост, был со  всеми как с  товарищами, и что в нем  удивительное сочетание:
светский человек и, как им казалось, с таким пониманием нужд простого народа
и глухой провинции.
     Все шли радостные, только  у Завойко и  у  Невельского  было  тяжело на
душе.
     Завойко   что-то"  говорил.  Невельской  делал  вид,  что  слушает,   и
поддакивал,  но  ему было  неприятно, и он глядел  на  красные  волны  и  на
пылающее небо.
     У  шлюпки,  качавшейся  на набегавших  волнах, стояли  матросы. Офицеры
простились с Завойко и отвалили.
     "Но какой же это порт? - подумал  Невельской. Им уж опять овладели  его
собственные, то есть флотские  интересы.- Порт открыт ветру! Порт - ведь это
не сараи, а гавань, бухта. Черт знает, что у нас не назовут портом".
     Приближался черный, избитый волнами борт "Байкала". Капитан возвращался
в свою каюту, к  жизни привычной и однообразной, но дорогой, и казалось ему,
что сейчас будет легче, как дома, где лечат стены...
     Наутро начались приготовления к отправке губернаторского каравана. А на
"Байкале"  и на "Иртыше"  готовились к отплытию в Охотск,  где  должны  были
зимовать суда и команды.
     Завойко, как  и  обещал, прислал свежей и соленой  капусты,  картофеля,
овощей и  сверх  того  - свежего мяса  и  свежей  рыбы.  Матросы были  очень
довольны.
     Днем  съезжал  на берег Казакевич,  обедал  с  губернатором, а  капитан
оставался  на судне.  Возвратившись, Петр Васильевич передал, что губернатор
ждет капитана.
     Вечер  Невельской провел с Муравьевым. О делах  почти не  говорили, все
откладывалось на  Иркутск. Муравьев беспокоился, что  скоро начнутся морозы,
по  рекам  пойдет лед и,  чего