ошли  две  лошади, несшие гамак, в котором среди  подушек  полулежал
человек  в охотничьем  костюме и в остроконечном белом капюшоне с  сеткой на
лице.  Муравьев  протянул руку. Подъехавший,  опершись на нее, сложил вместе
маленькие ноги, обутые в мягкие сапожки, и опустился на землю.
     -  Я, кажется, заранее  согласна плакать от дыма!  - тоном откровенного
признания произнес  по-французски  веселый  женский  голос.-  Только  бы  не
москиты...
     Обычно на дневных привалах обедать  приходилось либо в дыму, который ел
глаза, либо в сетке, приподымая ее каждый раз, когда подносишь ко рту кусок.
     -  Сегодня москитов отгоняет ветер,- отвечал  Муравьев.-  Место выбрано
отлично. Ветер будет обдувать нас,  и ты сможешь отдохнуть!  Дым идет прочь,
мы обедаем с наветренной стороны... Да  посмотри, какой вид! Не прелесть ли!
- показал он на шумевший поток.
     Рука  в  перчатке осторожно  приподняла  волосяную сетку. Большие глаза
осмотрели воздух, желая видеть, не вьется  ли  вокруг мошка. Открылось очень
молодое  красивое белое  лицо  с крупными,  но  приятными чертами, с  мягким
овалом  сильного  и   полного  подбородка,   окаймленное  темными  локонами,
выбившимися из-под капюшона. Как-то странно было видеть среди вьюков и рыжих
лошадей с завязанными в узлы хвостами этот профиль греческой богини.
     Она  взглянула вдаль,  куда показывал Муравьев,  удовлетворенно кивнула
головой и улыбнулась.
     Екатерина  Николаевна,  француженка  родом,  лишь три  года тому  назад
приехала  в Россию,  чтобы  выйти  замуж за Муравьева. Они  познакомились  в
Париже, за год перед тем. Муравьев  произвел  большое впечатление на молодую
девушку. Вообще он очень нравился парижанам. Но чем лучше его там принимали,
тем сильней охватывало  его пренебрежение ко всему  европейскому, и именно в
те дни он писал брату в Россию, что Европа очень дряхла.
     Екатерина Николаевна любила  своего  супруга. Она  отправилась  с ним в
Сибирь, делила тяготы и опасности. Очень основа-
     тельно  подготовившись  к  путешествию,  она  и  на биваках  оставалась
деятельной и умной хозяйкой.
     Отправляясь из Иркутска на Камчатку, Екатерина Николаевна представляла,
куда  она едет, и  знала, что дорога  будет  очень трудной,  но  интересной.
Путешествие от Якутска, несмотря на все удобства, оказалось гораздо тяжелей,
чем можно было себе представить, и на первых порах она очень утомлялась...
     -  Чаще  чередуй седло  и гамак  и,  верь мне,  будешь чувствовать себя
великолепно,- твердил ей муж. И она слушалась...
     ...Капюшон полетел на спину, губернаторша,  расстегнув куртку, улыбаясь
и подымая  лицо,  с наслаждением открыла свежащему  ветру шею,  радуясь, что
может освободиться от душного колпака и  что нет мошки. Она  смотрела вперед
на синеющий  хребет за рекой, который явился вдруг, как чудо, в этом плоском
краю болот... Да, вид действительно был прекрасен!
     Подъехал всадник в  костюме, сшитом, как нетрудно было  заметить, рукой
опытного  мастера,  с отделкой  мехом по косому расхлесту  куртки,  как  это
делают у  тунгусов. Он сидел в деревянном седле,  похожем на кресло. Всадник
бросил книгу в опустевший гамак губернаторши, потом легко и мягко спрыгнул с
коня, спружинив сжатые  ноги, и  быстро  отбросил  капюшон, открывая  пышную
голову в светлых, падающих на плечи локонах.
     Это была известная  виолончелистка Элиз Христиани... В позапрошлом году
она с  успехом выступала в Петербурге, в Москве и в провинции. Прошлой зимой
отважилась  отправиться  в  Тобольск,   там  узнала,   что  жена  иркутского
генерал-губернатора,  француженка,  поехала в Иркутск. В  столице  Восточной
Сибири ее приняли прекрасно. Теперь она ехала вместе с Муравьевыми.
     - О, маленький генерал,  мой  мучитель...- раздался очень низкий, почти
мужской голос.
     Этот  густой,  низкий  контральто не  шел  к ее юному, свежему лицу,  к
черным, полным живости глазам.
     Элиз  нравились  русские.  Нигде  не  встречала  она  такой  отзывчивой
аудитории  -  "пылкой,  покорной  и  чувствительной",  как говорил  Берлиоз,
гастролировавший  в  одно  время  с ней  в  Петербурге.  Отзывчивую  публику
встретила она н в Тобольске и в Иркутске.
     Н. Задорнов
     17
     Муравьевы предложили ей путешествие на Камчатку  в качестве компаньонки
Екатерины Николаевны. Элиз охотно согласилась, она только очень беспокоилась
за  свой  страдивариус,  но  Муравьев пообещал,  что футляр будет  сделан из
железа. Он написал в Петербург, выхлопотал Элиз разрешение на путешествие.
     У  Элиз  черные брови; она в костюме  юной тунгуски, с  прической "а ля
Жорж Санд", в белом кружевном воротнике.
     -  Это ваши  Альпы,  маленький  генерал? -  спросила она по-французски,
показывая вдаль.
     Она держалась с губернатором несколько фамильярно.
     - Когда  же подымемся на них? Я  мечтаю видеть это  болото сверху...- И
она сделала широкий жест рукой.
     Кругом действительно было сплошное болото.
     А небо было чистое-чистое, высокое, зелено-голубое...
     Подошел  Струве. Тонким голоском, который тоже  не шел к его сильной  н
крупной фигуре, он доложил