немцев, некоторые из них даже по-русски не говорят,
об  этом ни  слова,  а про  меня  вспомнили,  что лютеранин,  что  создатель
певческого общества в Петербурге!"
     Федор Петрович знал,  что его авторитет всемирно  известного ученого не
допустит, чтобы совершили какой-то отвратительный поступок...  Он верил, что
не  посмеют,  что  и Константин, его воспитанник,  со временем  все поймет и
придет на помощь.
     Когда  расследовали дело  петрашевцев, Федора  Петровича  не осмелились
вызвать в следственную комиссию, имя его не
     336
     упоминалось, а один из важных чиновников этой  комиссии сам приезжал  к
нему поговорить о молодых людях, объявивших себя коммунистами.
     Литке никогда не приходило в голову, что он не русский: он верно служил
трону и  науке.  Но  теперь,  когда  он чувствовал, что затевается  какая-то
интрига, что  все пути  для  него закрыты,  да все делается  тайком,  глухо,
внешне  как будто  пристойно, как будто его "по-прежнему уважают, но в то же
время  в воздухе носится что-то  такое, от чего на душе отвратительно, Федор
Петрович  невольно сближался  с  теми "немцами", кто оказывался в  таком  же
положении, как он...
     И,  конечно,  еще  ближе стал  он с  Врангелями,  с Платоном Чихачевым,
Бэром,  Гальмерсеном,  Рейтернами  -  со  старыми друзьями. Перед ним  встал
вопрос,  что делать, как жить дальше... В том  обществе,  где  он  жил, было
как-то  глухо,  люди знали, что самое доброе  их намерение будет истолковано
превратно: нередко они отказывались от исполнения своих замыслов...
     И  вот в эту-то  пору всеобщего разброда и застоя,  когда казалось, что
все запрещено и никакая научная деятельность невозможна, вдруг, как гром при
ясном небе, пришло известие о необычайном открытии Геннадия Ивановича.
     Литке   плакал,   услыхав,   как   блестяще  совершил  Невельской  свое
исследование. И  следом -  еще  одна новость: Алексей  Бутаков описал  устье
Аму-Дарьи и  Аральское  море...  Это  еще одно  потрясающее известие. Подуло
свежим ветром. Открыт путь  к Тихому океану и другой - в глубь Средней Азии,
туда, где древнейшие страны мира, может быть, в Индию... Молодежь принесла в
Петербург, в затхлый воздух чиновничьей столицы, дыхание огромных просторов.
     Литке   втайне   гордился.  Он   задумал  хлопотать  Бутакову   золотую
константиновскую медаль,  а  пока  собрать  у  себя всех  старых друзей  - и
"немцев", и русских, и этих молодых офицеров, которыми  может  гордиться наш
флот и вся Россия.
     "Тут есть заслуга и старого "немца",- думает он и сдерживает старческие
слезы,  которые  просятся на  глаза от восторга и  боли при виде  этих карт,
разложенных перед  ним, вычерченных  по тому самому  новому способу,  как он
учил.
     Да,  Невельской  и  Бутаков,  казалось,  привезли  с   собой  весну.  В
оскорбленной  душе  старого  адмирала  ожили   надежды.  Какие   перспективы
открывались перед наукой! Если бы удалось расшевелить наши азиатские дела!
     337
     - Геннадий Иванович, сын мой туда рвется теперь, милый Костя мой, хочет
непременно на Тихий океан. Он счастлив будет видеть все.
     Литке  рассказал,  что  в Европе  уже известно  о  нашей экспедиции  на
Аральское море.
     - Гумбольдт  заинтересовался! Мы написали ему... А  какую бурю восторга
вызвало  бы  ваше  открытие, если бы мы  посмели  о нем объявить! Все ученые
Европы  благодарили бы вас... Вам здесь не верят, все держится втайне, мы не
смеем ни о чем объявить! А предай мы это гласности, вся  мировая наука  была
бы на нашей стороне.
     Невельской подумал,  что Гумбольдт,  может быть, никогда и не  узнает о
существовании "Байкала"...
     Литке  стал говорить,  что общество  бездействует,  что  если Струве  и
Рейнеке составляют планы новых  экспедиций, то это более инерция, привычка к
деятельности, чем сама деятельность.
     - Разве это мы могли бы сделать? Василий Яковлевич ведь машина паровая,
а  не человек,  он  горы может своротить... А  ваш покорный слуга,-  разведя
руками, раскланялся Федор Петрович,-  трутень! Работаю только потому, что не
привык  сидеть сложа руки. Мы стали учеными чиновниками, Геннадий  Иванович!
Вот  Петр Александрович Чихачев  уехал, живет  в  Париже, напечатал там свои
труды.
     Литке  выложил перед  капитаном  огромный, роскошно  изданный том книги
Петра Чихачева на французском языке об его путешествии на Алтай.
     Литке ждал  Невельского давно.  По  инерции, как он  говорил,  а скорее
всего по  необыкновенной страсти к науке, он  многое подготовил для Геннадия
Ивановича.  Следом  за  книгой  Чихачева   появились  карты,   полезные  для
Невельского, новые лоции, новые труды  ученых  на разных  языках.  Мир  жил,
ученые в разных  странах полны были  деятельности. Литке всем интересовался,
все знал. Он достал из стола вырезку из гамбургской газеты со статьей о том,
что  американцы  в будущем  году  намерены  отправить  экспедицию  к берегам
Сибири,  что  судовладельцы и  китобои  потребовали  от  президента  занятия
удобных гаваней где-л