еком  и охотно им руководил. Он
решил,  что в  колониях  Завойко  гору  своротит,  ведь там  не надо  делать
карьеру, разговаривая по-французски. Дядя прочил Василию Степановичу великую
будущность.
     Для начала он предложил  ему маленькую должность - заведовать факторией
Российско-Американской компании в Охотске.
     Среди родственников было много разговоров  о назначении Завойко. Теперь
Василий Степанович  становился  кормильцем большой осиротевшей  семьи  Егора
Егоровича.  Расчет Фердинанда был таков: честный  и верный Завойко в Охотске
должен присмотреться к делам, а потом, со временем, стать управите-
     292
     лем  всех  колоний. Он будет  кормить  семью брата, а Компания  получит
администратора, русское имя которого не даст повода для кривотолков.
     Врангель, как обычно  в те времена, был убежден, что в деле  может быть
порядок только в том случае,  если  главным  правителем станет свой человек,
которому можно  доверять.  Он был  уверен, что через  несколько лет  Завойко
окажется на этой должности.
     Служба в колонии была выгодной, там  платили  больше  и давались лишние
чины, а  это  имело  огромное значение  для  семьи Георгa. Завойко отчетливо
понимал, чего от него хотят, и готов был не посрамить дядюшку.
     "Дорогие дяденька  и  тетенька,-  писал он с дороги,- вы нам с Юленькой
как родные отец и мать, и мы вам вечно за это благодарны и целуем ручки".
     Переводом фактории в  Аян, постройкой новой аянской дороги и всей своей
службой Завойко доказал, что он именно такой человек, каким его хотел видеть
дядя.
     Теперь Завойко был на отличном счету в Компании. Он много лет  трудился
не покладая рук и с замечательным самоотвержением и изворотливостью исполнял
все, что желал дядя;  он стал капитаном первого ранга, и уж все было готово,
чтобы  назначить его  главным правителем всех  американских колоний России в
Ново-Архангельск, на место Тебенькова, которого в своей среде Врангели звали
кулаком.
     Любовь,  которую  выражали в своих письмах  к дядюшке супруги  Завойко,
глубоко трогала склонного  к настроениям  и чувствительного Фердинанда.  Ему
приятно было сознавать себя покровителем этой русской семьи. Врангель как бы
выполнял свой патриотический долг перед Россией, не замыкаясь в кругу  своих
друзей - петербургских эстляндцев.
     Но теперь Завойко огорчил дядю.  Он спутал все его  расчеты... Появился
Муравьев, увидал в нем дельного человека и забрал себе...
     ...Семья  покойного  Георга жила на Грязной  улице  в доме департамента
корабельных лесов.
     -  Дорогой  Фердинанд,-  с  гордо поднятой  головой  сказала дрогнувшим
голосом  Прасковья,  вдова  покойного Егора, и, наклонившись, в то время как
адмирал целовал ее руку, поцеловала его в голову.
     У  Прасковьи  властный  вид.  Она  от  природы гордая женщина,  да  еще
переняла от немецких баронесс манеру держаться,
     293
     говорить кратко и  смотреть в глаза,  немного таращась. Правда,  иногда
бабушку  Прасковью,  что называется, прорывало,  и она, так же  как и  немки
между собой, любила наговориться всласть.
     - Дядя, как  мы  рады!  -  ласково улыбаясь и  приседая,  вымолвили две
девицы с выразительными глазами.
     Маленькое торжество встречи  доставляло радость и семье Егора, и самому
Фердинанду. Катенька и Варенька поднесли  дяденьке, для него и  для тетеньки
Елизаветы, маленькие подарки  - очень мило вышитые вещицы; младший племянник
Егор представил написанный отчет о том, как он учился за все месяцы с начала
занятий,  и показал тетради, учебники и  письменный стол.  На вопрос, кем он
будет, Егор, краснея, признался, что хочет быть ученым и исследователем.
     Врангель знал - это очень способный мальчик.
     Мать с гордостью смотрела на  детей, чувствуя, что вырастила их  именно
такими, какими приятно видеть дядюшке.
     Конечно, Прасковья не вытерпела и заговорила о Завойко. Ей приятно было
сообщить,  что  он будет адмиралом и губернатором Камчатки и  получит десять
тысяч серебром жалования, что Муравьев от него без ума,  обласкал, сразу при
первом знакомстве был откровенен, обедал с ним. Василий Степанович в дядюшке
души не  чает, они  с Юленькой вечно благодарны ему, и  что если он уйдет из
Компании, то  надеется, что дядя благословит  его.  И что у них в Аяне нынче
чудный урожай картофеля и они  сами копали землю, а Муравьев и вся его свита
ужасно удивлялись.
     -  А какие у  них дети,  какие дети! -  воскликнула Прасковья.- Юленька
пишет,  что так  любят  разводить  цветы, пошли  в дедушку.  Это  в  них  от
покойного Егора. Юленька пишет, что старший - вылитый Егор Егорович...
     Сейчас ей хотелось  уверить Фердинанда Петровича, что дети Завойко не в
отца, а  в покойного  Егора Егоровича, что  они  такие же прилежные,  так же
делают грядочки...
     Приехал  старший  племянник,  Гильом, как звали его  свои, или  Василий
Егорович, как  назывался он на службе;  он  всегда представлялся дяде  самым
замечательным из всех родственников. Русский со стороны матери, но настоящий
петербургский  немец  по  духу -  сочетание  необычайно  удачное для деловой
жизни.
     Гильом  высок  ростом,  рыжеват,  со  скуластым лицом, длинным,  слегка
вздернутым носом, болезненно бледен, едок, раз-
     294
     дражителен.  Ему  недавно  исполнилось тридцать три  года. Он не женат,
страдает припадками и жестокими головными болями.
     В делах он очень  точен и аккуратен,  и на него Фердинанд  Петрович мог
вполне положиться.
     Гильом кинулся на шею к дядюшке.
     Взгляд Фердинанда сух и холодел, хотя сердце тронуто.
     Адмирал  невысок ростом, с прямой спиной  и  высокой  гр