илой племянницей
Машей  -  девицей  этого же  возраста, рассказал  откровенно  про  все  свои
неприятности, пожаловался на засилие  бюрократов, открыл мечты  о будущем, о
том,  чего хочет  он  для  России.  Маша -  умница,  прекрасно  учившаяся  в
Смольном,- ничего не поняла и даже удивилась и расстроилась.  Видно, дядя ей
показался каким-то странным.
     А  в  зале  снова  раздался  грохот, там грянула  музыка, и  по паркету
заскользили чиновники и застучали дамские каблучки. К Кате подлетел адъютант
губернатора, поручик Безносиков. Он записан был на этот танец в ее маленькой
книжечке.
     Она просила простить, сказала, что совсем дурно себя почувствовала.
     - Екатерина Ивановна!  - вдруг  вспыхнув,  сказал Невельской, позабывая
все  свои намерения.- В Петербурге сомневаются в истинности  моего открытия.
Меня  хотят  представить  ослушником и  преступником,  обманувшим  государя.
Требуют, чтобы я немедленно  выехал туда для объяснений. Я еду защитить свою
честь  и  честь  Николая  Николаевича,-  И  он  стал  говорить  и  говорить,
безудержно, страстно, подробно.
     279
     Бе  щеки  быстро прокрывал румянец, в голубых,  глазах  появилось такое
выражение,  словно  смысл  его  слов не сразу становился  ей  понятен, а  ее
осеняло постепенно,  она  как  бы  рассматривала  что-то  сквозь  прозрачную
пелену. Потом  в  лице  ее  явилось  новое,  прежде  никогда  не виданное им
выражение силы и  энергии. В этот миг в ней было что-то от еще неуверенной в
себе  орлицы, которая еще не зная как, но готова, расправив крылья, кинуться
на защиту...
     Она  вспоминала  сейчас  разговоры  Ахтэ, Струве,  тети,  озабоченность
дяди... Как скуп он был на слова, когда сказал об отъезде Невельского...
     А  он  думал, как она прекрасна... В зале опять стихла музыка,  и потом
опять танцевали...
     -  В  Петербурге,  вместо  того чтобы  обрадоваться  и  гордиться  моим
открытием,-   возмутились   и   решили,   видно,   наказать   за   нарушение
формальностей,- он уже не в силах был  сдерживаться.- Сегодня пришел царский
указ...
     При упоминании об  императоре- она  вздрогнула,  пугаясь,  что  капитан
может  непочтительно  отозваться о том, кто для нее был святыней. Он на  миг
замер, заметив это ее душевное движение, и не сказал, что хотел.
     "Он  победит,-  думала  она.-  Да,  я чувствовала по  его  глазам,  что
произошло несчастье, но никогда бы не могла  догадаться...  Ах, дядя, как он
скрытен!" Теперь ей многое было понятно.
     По гордому сиянию ее глаз  он видел,  что Катя волнуется,  что  она все
понимает.
     - Геннадий Иванович! -  воскликнула она.- Я  верю, что перед вами падут
все преграды! Вашего открытия не могут не признать.
     Снова послышался шум бала.
     -  Идемте,- весело сказала она,  беря  его за  руку,- Слышите! Мазурка!
Сестра ждет вас... Я чувствую себя лучше.
     Это  было  время,  когда от  умения  танцевать  часто  зависела карьера
молодого человека.
     Когда  Муравьев  служил  в Вильно и в Варшаве и танцевал  там на балах,
польки  приходили в восторг от этого блестящего офицера. Мазурку он плясал с
огнем, сверкая взором, в его молодом и  энергичном лице с припухшими глазами
и густыми крыльями бровей была для полек какая-то иноземная, темная,
     280
     смуглая красота, привлекательная своим своеобразием, в нем находили они
что-то демоническое, когда он в экстазе падал к ногам дамы.
     И  вот сегодня, когда оркестр грянул мазурку, он чувствовал,  что кровь
его закипела и боль исчезла. Правда, теперь он был губернатором и вокруг нет
прекрасных полек, перед которыми всегда так хотелось отличиться, чьи взгляды
разжигали  душу,  которые и сами  танцуют прекрасно.  К  тому  же тогда  ему
нравилось  танцевать  мазурку среди  враждебно  настроенного  народа.  Своей
мазуркой он разогревал холодные сердца, и  неприязнь исчезала у поляков  при
виде лихого русского  пана. Все видели, что это  настоящий пан, если он  так
лихо пляшет.  Темперамент, ловкость, удаль, жар играющей страсти, плавность,
легкость и  красота  понятны  были  полякам, ценились  ими,  и чудный  танец
располагал, хотя  бы ненадолго,  их  сердца  к  врагу -  русскому  офицеру -
гораздо сильнее, чем призывы и ласки наместника.
     Муравьев,  великолепно  танцуя  мазурку,  уверял  своих товарищей,  что
преследует этим цели обрусения  и что это  почти  полицейская  мера. И он не
стыдился,  что стал виленским помещиком,  получив  имение, конфискованное  у
одного из участников восстания. Он уверял, что паны - дай им силу и власть -
расправились бы с русскими не так, согнули бы в бараний рог всю Россию.
     Он готов был присвоить вместе с виленским имением и прекрасный танец, и
сердца красавиц  полек. Но ловкость и страсть, являвшиеся  в нем, вызывали к
нему лишь симпатию и, как ни странно, располагали самого его к полякам.
     Теперь он  не смел  так танцевать, да  уж и росло  брюшко, не  было той
удали. Но закваска еще была.
     Когда заиграли мазурку, он сверкнул  взором, взметнул брови  и с гордым
видом провел  Марию Николаевну Волконскую  мимо  жандармского  полковника  и
сибирских миллионеров.  Звякнул шпорами, легко  понесся на  одной ноге. Этот
воинственный мужской танец был по его характеру. Он вдруг картинно пал перед
бы