капитан  на
прекрасном  счету в Петербурге, он получил "Байкал"  по протекции.  Он много
лет служил с его  высочеством,  и ему, конечно,  все  простят.  Он, конечно,
очень  мил, но так говорят. Инженер Шварц слыхал, что даже купцы недовольны:
мол, капиталы забьем впустую, нет расчета. Что-то такое они говорят...
     Катя встревожилась.
     "Это низкие сплетни Ахтэ, который ненавидит  Геннадия Ивановича! Они не
коснутся его",- подумала она. Но ее заботило  другое.  Невельской смотрел на
нее сегодня так, словно хотел сказать что-то очень важное.
     267
     Сестры ложились спать. Тускло горел ночник. Ушла горничная.
     - Он скоро уезжает,- со  вздохом сказала Катя.-  пак он странно смотрел
на меня сегодня. Как -ты думаешь, по-
     чему?
     - Вот видишь,  ты  дразнила меня, а сама влюбилась в  рябого капитана,-
засмеялась сестра.
     - Он не рябой... Подумаешь, две-три маленькие рябинки. Рябой - это вон,
как говорит наша Авдотья, такой изъеденный сплошь, конопатый.
     Слухи о том, что открытие Невельского неверно, дошли и до Муравьева.
     - Откуда,  что - не могу понять. Какая-то ерунда,- сказал  он  Зарину.-
Если бы  знал, забил  бы провокатора в колоду. Не знаю,  почему вдруг  стали
сомневаться в открытии Невельского, ссылаются на ученые авторитеты...
     Наступило  рождество, все ездили  в собор, и Муравьев опять делал  вид,
что молится  истово, а возвратившись домой после обедни, уверял Невельского,
что бога нет.
     Начались балы.  Элиз дала свой последний  концерт в дворянском собрании
и, уехала  из Иркутска. Предстоял концерт недавно приехавшего флорентийского
артиста Горзанни,  во всех домах - елки, готовились домашние спектакли. Катя
и Саша уже разучили роли. У  Волконских готовили сцены  из  "Ревизора"  и из
новой пьесы Кукольника.

Глава 33 ЗИМОЙ

     "Перед    отъездом    я   должен   объясниться,-размышлял   Невельской,
прогуливаясь в меховой  шинели по берегу Ангары.- Открыто признаться ей... И
сказать Варваре Григорьевне и Владимиру Николаевичу. Будь что будет. Более я
не в силах скрывать и противиться чувствам..."
     Временами  ему  казалось,  что  он  не  смеет  просить  руки  Екатерины
Ивановны, что он  слишком стар для нее,  разница между ними почти пятнадцать
лет, думал, что напрасно осуждал Молчанова, сам ведь старше его.
     268
     "И все же я не могу не сказать, что люблю... И тогда  уж поеду в Аян, в
пустыню! Завтра  увижу ее.  А послезавтра поеду к ним и скажу все. Я  должен
так  поступить.  Я  не  смею не сделать этого. Долг мой  обязывает меня. Как
знать, может быть,  я встречу сочувствие? А  впрочем..."  Он не  представлял
ясно,  что  ждет  его,  каков  может быть  ответ, в сколь ужасном  положении
окажется он, если откажут.
     Он  остановился над  обрывом и осмотрелся.  Иркутск необычайно нравился
ему. Зима  стояла,  как  и всегда в том  краю, суровая и солнечная.  Сегодня
ударил тот крепкий сибирский мороз, когда птица мерзнет  на лету, снег сух и
жесток, вокруг все бело. Дыхание валит клубами. Лошади белы, люди в мохнатой
курже,  над  Ангарой  - легкая синяя дымка; главы соборов  скрылись в ней, и
только кресты горят на солнце.  В воздухе тишина, дома в снегу,  они  как бы
зарылись в сугробы, на тумбах белые шапки.
     Со своих крыш, заваленных  толстым  слоем снега,  Иркутск тысячами труб
гонит стоймя, прямо в небо,  столбы белого дыма,  и по тому, что они толсты,
видно, как по градуснику, какой силы мороз сегодня. Воздух редкий и колючий,
как  крепкий  табак, так  что курить не хочется,  пока  не войдешь  в теплое
помещение,  а  солнце  светит ярко, как  светит  оно  только в Сибири, и  за
две-три версты  слышно, как скрипят и поют на белоснежных улицах города и на
Ангаре полозья тяжело груженных саней и как где-то  в далеком тумане кашляют
и покрикивают возницы. Это и есть тот крепкий и здоровый мороз, от которого,
по мнению сибиряков, вымерзает всякая зараза  и хворь и который, чередуясь с
летним сухим жаром, дает  в  той  земле,  вместе  с чистым таежным воздухом,
человеку силу и здоровье.
     Морозная,  тихая  Сибирь напоминала  капитану  детство  в Солигаличске.
Здешняя  зима  той  была  сродни, хотя и гораздо крепче.  На душе у капитана
тревожно и радостно.
     Может  ли быть большим  счастье? Капитан  никогда не был влюблен, и вот
теперь это чувство пришло.  На  какие бы картины он ни  смотрел, о  каком бы
деле ни думал, он во всем видел Екатерину Ивановну. Ему казалось, что любовь
большее счастье,  чем открытие новой  земли, чем  самый  отчаянный подвиг...
Даже и в сравнение не шло.
     "А если откажет? Все  равно я благодарен ей за это необычайное чувство,
внушенное мне... А ведь тревоги в моем характере".
     269
     Как ни расположена была к нему Катя, но он полагал, что  еще могут быть
самые разнообразные непредвиденные помехи. Он уж написал матери, что любит и
хочет просить руки,