и
поколение за поколением подымались  по  отвесам  в  горы,  превращая,  как
объясняли ученые японцы Гошкевичу, горные долины в непроходимые заросли.
     Полуостров Идзу по правому борту грядами  выступал  в  океан  весь  в
лесах, скалах и гребнях гор.
     — Лево руля! — приказывает адмирал.
     Надо уходить как можно дальше от  всей  этой  торжественной  красоты.
Шторм разыгрался, и если «Диану» нанесет на сплошные  скалы  и  на  скалы,
торчащие из воды, как столбы, с мохнатой зеленью в вершинах, то никому  не
спастись. Ни баркасу, ни шлюпке, ни вельботу нельзя  рассчитывать  там  на
спасение. Обезьяны, живущие на скалах, похожих на высокие  пальмы  или  на
мохнатые метлы, будут кричать и хохотать, глядя, как море начнет расшибать
насмерть моряков о каменные подножия их жилищ.
     Руль у «Дианы» самодельный. Вся избитая и залатанная «Диана»  всходит
на волны и уходит вниз и опять идет  наверх,  наискось  на  волну,  и  все
шестьсот матросов и офицеров сейчас как  один  человек;  кажется,  «Диана»
идет на их руках, так немедленно делается  все  возможное,  чтобы  сберечь
судно.
     Но как войти в гавань Хэда среди этих скал? Да и где она сейчас? Пока
идем не к ней, а от нее.
     — Хорошо, что тут нет мошки и комаров, как у Муравьева на Амуре, меня
там чуть живьем не съели! — говорил Шиллинг, возвратившись из Хэда.
     Японская джонка где-то тоже пляшет на волнах, но на той  хоть  все  в
порядке, она не  в  дырах  и  пробоинах,  и  если  мучается,  то  по  вине
строителей. Она должна была помочь «Диане» войти в Хэда и  быть  наготове,
поблизости от «Дианы» на всякий случай. На  ней  опытные  здешние  рыбаки,
вызванные из Симода, чтобы провести судно,  с  ними  же  военные  моряки —
рыцари, командующие военными судами, и полицейский  чиновник,  наблюдающий
за  лоцманами,  чиновниками   и   полицейскими.   Со   стороны   японского
правительства сделано все.  Путятин  даже  удивлен  был,  как  охотно  они
взялись помочь. То тянули, отлынивали, а то  рьяно  взялись.  Для  ремонта
обещали любой лес. Киселев узнал от японцев, что много чиновников  поехало
туда из Симода, чтобы наблюдать за русскими и за ремонтом. Он уверяет, что
туда пошлют еще войско, но встанет оно не в Хэда, а будет спрятано на всех
тропах и дорогах, ведущих в эту деревню, и даже рассыпано по лесам.
     Киселев, ходивший с Посьетом на берег,  рассказывал,  как  подслушал,
что японские чиновники между собой пересмеивались и говорили,  что  им  не
услужливость нужна от русских и не их машины для тушения пожаров, а  чтобы
они скорей ушли, всем надоели в Симода,  что  они  трусы,  а  еще  берутся
помогать и хотят прислать пожарную машину, когда японцы и без них  потушат
пожары и найдут поджигателей и воров. Японцы тогда ответили  Посьету,  что
это не пожары, а горят кучи мусора, а про поджигателей ничего не сказали.
     Ветер крепчал, и адмирал скомандовал поворот оверштаг,  с  тем  чтобы
уходить в океан. Теперь нечего было и думать идти в такую погоду  в  бухту
Хэда. Полуостров уж начинал сереть, судно отошло от него так  далеко,  что
краски гасли. Спустилась  вечерняя  мгла.  Гора  Фудзи  в  голубой  вуали,
казалось, стояла среди моря, отошла от полуострова Идзу. Адмирал,  видимо,
надеялся, что, идя ночью бейдевинд, он не отдаст «Диану» на волю течения.
     Ночь прошла почти без сна. «У нас сейчас метель воет, и, верно,  дома
думают обо мне. Вечер только наступает, вечер второго  января —  короткого
зимнего дня с тусклым огромным солнцем  в  туманном  небе  над  крышами  в
снегу. Что-то будет!»
     Все время пытались идти галсами против ветра, уйти от  берега.  Утром
все же оказалось, что течением и ветром «Диану» несет к Фудзи.
     А джонки нет. Ее унесло, не хотелось думать, что товарищи погибли.  В
этот миг величайшей  опасности  знаешь  одно:  всеми  силами  сейчас  надо
отстаивать судно. Судно как родина, и экипаж как ее народ, в  этом  что-то
такое значительное сейчас, что даже мысль о возможной  собственной  гибели
не трогает.
     Алексей Николаевич после  вахты  скинул  мундир  и  пошел  на  качку,
работал с матросами по четверти часа у помпы и, надевая снова свой измытый
дождями мундир,  отдыхая,  стоял  при  слабом  свете  утра  на  шканцах  с
матросами и снова шел к машинам.
     Положение, кажется, очень опасное, и, кроме  Елкина,  никто  не  идет
отдыхать. Ветер крепчает, что будет — неизвестно.  Может  быть,  эта  ночь
была последней? Леша подумал, что, если бы, впрочем, ему  грозила  гибель,
он бы предчувствовал ее, думал бы только о невесте Вере и о доме. Но этого
нет, и кажется, что будет что-то иное.
     Смутно заботило решение адмирала, о котором он вчера объявил. Евфимий
Васильевич вдруг воодушевился после встречи Нового года. Он намерен идти в
Эдо и там начинать все сначала, если  Кавадзи  будет  тянуть.  Может  быть
ужасное кровопролитие. Но кто более упрям? Кавадзи или адмирал? Многое  не
нравилось Алеше. В такой жизни, когда стеснен,  все  начинает  раздражать.
Праздники разряжают напряжение. Но Шиллинг,  например,  терпеть  не  может
Елкина, всячески показывает ему это. Раздоры забывались лишь вот  в  такой
шторм