ту
как насмешку над жадностью и лицемерием, а за распорядительность — как  за
стремление к наградам и  выгодам.  Но  чтобы  смысл  был  очень  веский  и
убедительный! Тогда оскорбление будет такой  неожиданностью  для  Кавадзи,
что он поначалу не поверит, а потом долго будет размышлять.
     А внизу всюду и вода и горы опять движутся, и на них вспыхивают огни.


     Первый удар застал Саэмона но джо на мыслях  о  том,  что  серебряные
пластинки  для  дагерротипа  можно  делать  самим,  в  этом   нет   ничего
особенного. Европейцами угаданы свойства твердых тел, жидкостей  и  газов,
они открыли их составные  части  и  взаимодействия  и  узнали,  как  можно
пользоваться силами природы. Он вспомнил, как Гончаров уверял его, что все
стало возможным в Европе благодаря тому, что страны там сообщаются друг  с
другом и ученые, действуя сообща или порознь, часто решают одни  и  те  же
задачи,  изобретения  становятся  известны  в  разных  странах  и  повсюду
разрабатываются и проверяются, но та страна  отстает,  которая  подвергает
себя изоляции.
     Как раз тут-то и раздались подземные толчки, и Саэмон но джо,  забрав
нужные бумаги, покинул в сопровождении своих  самураев  храм  и  пошел,  а
потом и побежал в горы.
     Кавадзи замечал, что Путятину иногда не нравились  доводы  Гончарова,
которыми тот пытался склонить японцев к открытию страны,  и  полагал,  что
это по той причине, что секретарь не должен слишком много позволять себе в
присутствии  адмирала.  Но  только  теперь,  когда  англичане  в  Нагасаки
порассказали о русских много интересного, Саэмон но джо кое-что понял.
     Сверху, видя, как  волны  уничтожают  город  и  опустошают  склады  и
амбары, он, присев у обломка скалы, достал из-за  пояса  кисть  и  тушь  в
чернильнице,  а  из-за  пазухи  свиток  бумаги  и  написал   докладную   в
правительство о том, что происходит, просил немедленно выслать рис,  чтобы
пострадавшее население, уже лишенное всех запасов, не умерло с голоду.
     Письмо было запечатано и  отдано  самураю  с  приказанием,  не  теряя
времени, взять в табуне в горной долине коня и скакать в Эдо.
     Когда вода схлынула и вместо города осталось мокрое поле с  обломками
и деревьями, полегшими в ил, Кавадзи хотел  спуститься  с  вершины  своего
холма. На горах еще ходили огни, и в воздухе пахло серным газом. Обрывы со
всех сторон оказались так круты, что нечего было и думать сойти самим. Как
тут спрыгнул самурай  с  пакетом,  уму  непостижимо.  Саэмону  но  джо  не
верилось, что и сам он мог вскарабкаться на такую кручу.  Он  предположил,
что во время землетрясения, может быть, часть камней  откололась  и  обрыв
стал отвесным.
     Пришлось кричать и звать на помощь. Под  горой  виднелась  соломенная
крыша крестьянской хижины. Оттуда пришел  хозяин  с  сыном.  Они  принесли
лестницу и веревки. Крестьянин повел  Саэмона  но  джо  к  себе.  Вода  не
доходила к его дому.
     Кавадзи написал всем посланцам бакуфу по записке и просил сообщить  о
своем положении. Он также написал губернаторам и  запрашивал,  какие  меры
могут быть приняты местными властями для улучшения положения пострадавших.
     Дошел со своими подданными отставший Тсутсуй и уселся отдыхать.
     У крестьянина в амбаре нашелся запас риса. Он усадил жену  и  дочерей
колотить неочищенный рис пестиками в каменной чаше.
     Подошел Мурагаки, а за ним приплелся сам Исава.  Глубоко  потрясенный
всем происшедшим, Кога Кинидзиро сидел у порога,  как  простой  крестьянин
или бедный родственник, и так же вздыхал, он не мог прийти  в  себя  и  не
отвечал на вопросы. Его коричневое лицо с узким  высоким  лбом  стало  еще
длинней и скорбней.
     Исава приказал натянуть на лесной поляне парус  на  шестах.  В  такой
круглой палатке без верхнего  полога  устроили  столовую  для  голодающих,
бродивших на горах. Каждый приходил с детьми или один.  Съедали  по  чашке
риса, и на этом обед заканчивался.
     Двое крестьян понесли в город на плечах подвешенную к шесту  кадку  с
вареным рисом.
     Кавадзи сказал, что он  возвращается  в  город.  Ему  подали  верхний
халат. Его самураи стали одеваться и вооружаться. Тсутсуй бодро вскочил  в
своем углу и заявил, что он тоже готов. Старик добавил, что он еще  крепок
и молод, недаром в позапрошлом году, несмотря на то  что  ему  восемьдесят
лет,  его  жена  родила  дочку.  Кавадзи  скептически  отнесся   к   этому
хвастовству. Но он  смотрел  на  Старика,  в  почтительности  пуча  глаза,
холодно и бесстрастно.
     Без Хизена сила и влияние  Кавадзи  не  имели  бы  особого  значения.
Поэтому приходилось принимать доброго Старика  таким,  какой  он  есть,  и
прощать ему маленькие недостатки.
     — Нет,  нет,  я  не  пойду!  Я  остаюсь  ночевать! —  закричал  Кога.
Неожиданно он обрел дар речи.
     Его не стали уговаривать. Он вошел  и  лег  ничком,  обхватив  голову
руками, как, бывало, Сато, когда у нее начинались приступы гири-гири.
     Длинной процессией,  сохранившей  оттенок  торжественности,  послы  и
чиновники, в изорванной одежде, спускались по долине  в  город  со  своими
подданными.
     Там, где побывала вода, все травы, посевы и деревья были как  вмазаны
в гладкий