и внимательно рассмотрел копию Веласкеса, сделанную  Можайским,
и высказал восхищение осанкой европейской женщины. Можайский ему нравился.
Но он не мог этого написать в дневнике. В  официальных  дневниках  следует
писать только плохое про иностранцев.
     Можайский показал гостям пейзажи Осака. Кавадзи сказал, что он служил
в Осака, знает там все места и что рисунки очень верны.
     Врач японского посольства Мицкури Гемпо пошел  в  госпиталь  и  долго
беседовал с доктором Ковалевским.
     Адмирал принимал гостей в своем салоне, где установлены  два  орудия.
Хори Татноскэ ошибся, переводя его объяснения, и сказал послам, что  ночью
адмирал спит на одной из пушек.
     Кога совсем пал духом, и, когда перешли в кают-компанию, он налег  за
столом на ликер.
     К ужину поданы были  всевозможные  угощения  и  вина.  Вечером  подул
ветер, и корабль стало бить на  волнах.  Лесовский  приказал  Гошкевичу  и
офицерам осторожно поторопить гостей, чтобы съехали на берег  вовремя.  По
всем признакам шла буря.
     Кога спустился в лодку мертвецки пьяным. По реям разбежались  матросы
и зажгли фальшфейеры. Взрывались и взлетали ракеты, и потоки огней  лились
со всех рей...
     Поздно ночью у себя в храме, где даже в ветер тепло и уютно,  где  по
стенам развешаны все семьдесят халатов, привезенных  с  собой  из  Эдо,  и
разложены двести свитков рукописей собственного сочинения, где корзины  со
всевозможными библиографическими редкостями, Кога наконец пришел  в  себя.
Он записал в дневник,  что  был  сегодня  неприличен  во  время  приема  у
Путятина и раскаивается, но  что  у  Кавадзи  не  хватило  умения  поднять
пальник и он не смог выстрелить из огромного орудия на корабле.


                                 Глава 13

                           НАЧАЛО ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ

     Ночью погода разыгралась, и тяжелые волны пошли в бухту  под  скалами
через проливы. Слышно, как они  грохотали  под  крутыми  стенами  близкого
островка, похожего на крепость с башнями.
     Накат с тяжелым гулом рушился и за кормой «Дианы»  в  близкий  берег.
При вспышке молнии  проступали  скалы  в  осыпях,  перемежавшиеся  черными
провалами  распадков.  Днем  они  похожи  на   рытвины,   тесно   заросшие
тропическим лесом и кустарником.
     «Нас понемногу тащит к берегу. Якоря не держат! — замечал  Путятин. —
Грунт — скала!» Но разговоры в таких случаях  не  приняты,  отдаются  лишь
приказания. Такой ли нужен порт для коммерческих целей? Не за  что  якорям
держаться... Военные пароходы американцев стояли на рейде, им хоть бы что,
а купцу разгружаться придется у самого берега!
     Дождь полил, с  силой  ударяя  при  порывах  ветра.  Дрожащим  светом
вспыхивала все снова и снова молния.
     Адмирал еще с вечера, когда проводил гостей, понемногу их  поторопив,
послал шлюпку на берег, чтобы отдали концы закрепленных на берегу канатов.
     Концы отдали, но шлюпка не  смогла  вернуться.  Волнение  началось  в
бухте. С матросами на берегу остался Посьет. Разрешат ли японцы им  где-то
ночевать или наши останутся  на  пристани  под  охраной  самураев?  Японцы
странно боятся ночлега иностранцев на своем берегу, словно в  этом  таится
что-то ужасное для Японии.
     — Как же там наши гребцы? — сказал Сибирцев.
     Снова ударила молния в полнеба, освещая горы, город и море в  пене  и
пустынную пристань. Баркас, ушедший с вечера, вытащен, но людей не  видно.
Снова вспыхнуло.
     — Молния  цвета  Мурагаки, —   сказал   лейтенант   стоявшему   рядом
Гошкевичу.
     Путятину нравилось самообладание  Сибирцева.  До  войны  он  мичманом
служил на Черном море у  Лазарева,  ловил  турецкие  фелюги,  поставляющие
оружие горским племенам.
     Тросы больше не удерживали  «Диану».  Фрегат  свободно  подымался  на
волну на вытравленных якорных цепях.
     — Отдайте третий  якорь, —  сказал  Путятин,  оборачивая  к  капитану
залитое дождем лицо. — Нас тащит...
     Капитан закричал в трубу. Собираясь кинуться во тьму, люди появлялись
на палубе. Какие-то огни сразу же  задвигались  на  берегу,  словно  ветер
заколебал их. Полицейская стража, расставленная на  ночь  вдоль  берега  с
фонарями, видимо, всполошилась, заслышав в эту ненастную  погоду  крики  в
рупор. Загрохотала якорная цепь.
     — Японцам спать не даем! — сказал кто-то из молодых офицеров.
     — Японцы и так не спят, — ответил Путятин.
     Все три якоря держали очень плохо в этой каменной  глубокой  чаше,  и
Путятин все более клял в душе своего предшественника.
     «Надо перейти бы, — думал он. — Но сейчас нечего и  думать  об  этом,
невозможно перейти. Кругом  тьма,  и  каменные  стены,  и  острые  каменья
разбросаны по бухте. И шлюпки с завозом не пошлешь, и  на  буксире  их  не
поведешь фрегата. Ночь темна, залив как оброс скалами».
     — Уберите все. Спустить реи... — велел адмирал.
     Раздался  свисток,  послышались   голоса   унтер-офицеров,   отдающих
команду, и заспанные подвахтенные выбегали в привычной тревоге в кромешную
тьму.
     Матросы стали медленно  подниматься  в  черную  сеть  дождя,  куда-то