оскликнул  Сибирцев. —  У  них  всюду  много  торговцев  и
приезжих.
     — Да вы что, господа, сговорились? Что вы покоя не даете, все  лезете
ко мне с разными глупостями? Лейтенант, прошу вас! Да я вас завтра же...
     — Господа, о чем мы говорим? — укоризненно сказал  Посьет,  отрываясь
от бумаг. — Обсуждаем, как произвести торжественную  встречу  с  японскими
послами? Или публичных девок?
     После совещания в салоне адмирал пригласил священника отца Василия  и
сказал ему про поведение матроса Сизова.
     — Да на хлеб его и на воду. И как-то  успокойте  его,  отец  Василий,
пусть бьет поклоны земные и молится, чтобы смирилась плоть.
     — Выпороть, и снимет как рукой, — сказал Лесовский.
     — Не надо, господа, зря наказывать  хорошего  матроса.  Повлияйте  на
него, отец Василий.
     — Да-а... — уклончиво отозвался священник.
     — Да не назначайте его больше на берег стрелять.
     — Да он тут совсем взбесится, Евфимий Васильевич...
     «Не мне его исцелять! — подумал отец Махов. — Такой жеребец!»
     Разговор  этот  происходил  вчера,  когда  готовились  к  параду.   В
кают-компании  острили,  услыхав,  с  какой  просьбой  по  случаю  первого
дипломатического приема на берегу обратился экипаж к капитану.
     — Мы сами виноваты, позволяем команде чуть не  ежедневно  сходить  на
берег. А берег всегда развращает матроса.
     — Как же иначе действовать? Если мы что-нибудь и узнаем, то только во
время этих высадок. Люди наши быстро столковываются с японцами.
     Сизов, однако, назначен в парадный караул. Он шагает в первой шеренге
великанов. Он тоже в кивере, в мундире и в белых панталонах, с  ружьем  на
плече, с кинжалом и патронташем у пояса. А вокруг ничего не  видно.  Опять
все затянуто полосатыми материями, как и  в  Хакодате.  Только  там  стоял
холод,  а  здесь  какое-то  вкрадчивое  коварное  тепло.  Какие-то  запахи
доносятся, словно  улица  обрызгана  тончайшими  духами, —  это,  наверно,
цветет  осенними  цветами  скрытая  за  полосатыми  полотнищами   душистая
японская маслина. Чем-то  таким  нежным  пахнуло,  словно  где-то  женщины
скрываются и смотрят.
     Накануне Посьет ездил на берег  за  продуктами,  и  матросы  наломали
цветов для кают-компании. К  величайшему  удовольствию  экипажа,  привезли
редьки, и Маслов рассказывал, что ее дают по  штучке  в  подарок.  Сегодня
утром капитан говорил с женатыми матросами, просил их посоветовать молодым
быть поосторожней, не останавливаться у огородов и не заходить  во  дворы.
«У вас семьи, вы должны понять». — «А что  семьи? —  отвечал  ему  плотник
Глухарев. — Семьи, может, никогда и не увидим!»
     — Женщины! — вдруг пролепетал Шиллинг.
     Нельзя  поворачивать  голову  на  церемониальном  марше.   Но   глаза
поворачивать можно, если  при  этом  не  путаешь  шага  и  если  никто  не
замечает. Алексей Николаевич покосился. Казалось, что вся колонна зашагала
еще легче и звончей, словно от головы,  где  несли  знамена,  до  штаба  с
адмиралом по всем прошел электрический ток.
     — Это, господа, как мне кажется, не женщины,  а  мужчины, —  довольно
громко сказал Гошкевич. — Просто модные и воспитанные люди.
     — Пахнет духами.
     — Да, это так.
     — В таких костюмах?
     — Да нет, господа, это женщины. Я  посмотрел  им  в  глаза, —  сказал
Сибирцев.
     Офицеры, не нарушая шага, разговорились громко, как на прогулке.
     — Уверяю вас, прием официальный. Поэтому  все  затянуто  материями  в
знак вежливости и простонародье убрано с улиц. Это когда матросы  съезжают
на стрельбище и проходят по городу — другое дело.
     «Да, так мы женщин  и  не  увидали!» —  подумал  Алексей  Николаевич,
чувствуя себя одураченным.
     Оркестр и почетный караул приближались к храму.
     Адмирал выстрижен, тонок, затянут во  все  черное,  на  нем  кивер  и
перчатки. Усы как стрелы. Густые брови  как  бы  выражают  хмурую  силу  и
строгость. Его сапоги как черные  зеркала.  Рядом  с  ним,  как  его  чуть
уменьшенная копия, Посьет — такой же высокий и в кивере. Адмирал во что-то
всматривается мутно, словно предчувствуя неприятности.
     Церемониальный марш русских войск — испытанное средство.  Под  музыку
русский воин вырастает и  становится  значительней  и  производит  сильное
впечатление на зрителя. Так принято у нас. Это целая наука о  парадах,  не
легче любой другой.
     Путятин полагал, что русские матросы,  как  бы  они  ни  затруднялись
службой и как бы их ни жалели  просветители,  любят  маршировку  и  в  ней
выказывают свой удалой характер. По тому, как  матрос  марширует,  Путятин
мог догадаться, каков он: смел, ленив иль старателен. Только Посьет портит
весь вид колонны, кривит шею,  его  продуло  здорово.  Но  он —  дипломат,
необходим для посольства и с кривой шеей.
     Адмиралу всегда хотелось, чтобы японцы посмотрели поближе на  русских
матросов да уразумели, каков наш простой народ. Как красив, статен, росл и
при этом добр, как он терпелив и покорен вол