Его  сильные  и
стройные ноги, затянутые во все новенькое, давно  не  ступали  на  твердую
землю и не испытывали подобного наслаждения. Он выбрасывал  их  высоко  и,
прямо держа голову, неподвижно нес в руке сверкающий палаш.  Рядом  с  ним
сильный и миловидный профиль белокурого балтийца в новеньком  кивере.  Как
примерял его сегодня Шиллинг перед зеркалом в кают-компании! «Чтобы  самое
главное было в порядке», —  с  удовольствием  оглядывая  себя,  сказал  он
своему денщику, как бы ожидая одобрения доброго дядьки. Тот  подал  барону
белые перчатки. И вот сейчас все они, офицеры, — красавцы, как на  подбор,
в новеньких киверах,  которые  велено  беречь  и  сохранять  денщикам  для
парадов, маршируют по улицам японского города.
     Алексей Николаевич был бы счастлив, если бы адмирал задал  ему  самое
трудное и неприятное дело, которое отвлекало  бы.  Или  Степан  Степанович
рявкнул бы так, что все вылетело из головы прочь. Или начался  бы  ужасный
шторм. Но шторма нет, и никаких поручений особых  Алексею  Николаевичу  не
дается. Адмирал так озабочен, что, кажется, не замечает его.
     Погода стояла самая мягкая, влажная и теплая. Город за скалами  и  по
ущельям,  весь  в  красных  цветах  камелий  и  в  апельсинах,  красный  и
оранжевый, совсем не таков, как казался в шторм  и  дождь,  когда  пришли.
Море как голубой щит с черными агатами. Но иногда слегка заколышется,  как
зелено-голубая занавесь. Сибирцев не был еще послан на берег и  ни  единой
японки не видел вблизи. Теперь этот легкий и мощный шаг под музыку волнует
и успокаивает.
     Матросы часто бывают на берегу.  Возвращаясь  на  корабль,  только  и
говорят,  что  видели  женщин.  Сообщают  друг  другу   какие-то   новости
потихоньку.
     — Дозволили бы, ваше высокоблагородие,  сходить  команде  в  японский
дом, —  попросил  Лесовского  от  имени  экипажа  матрос  Яшка   Поточкин,
отличившийся на стрельбах и получивший похвалы  капитана. —  У  них,  ваше
высокоблагородие, все здоровые и молоденькие.
     — Ты что, в своем уме?
     — Никак нет! Это  никакого  вреда  политике  не  произведет,  они  не
обидятся. Они сами объяснили, что это у них просто. Давно нам советуют.
     — Не смей и заикаться. Для этого, по-твоему, посольство  пришло?  Как
же может адмирал просить о таком деле чужое государство?
     — Это конечно... Не сразу  же.  Но  вы  бы  сами  посмотрели,  Степан
Степаныч.
     — Когда надо будет, то и посмотрю.
     — У них болезни нет. Они иностранные корабли не принимают. Им еще  не
от кого заразиться.
     — Еще  какие  красавицы  там.  Одеты  богато,  как  барышни.   Гребни
черепаховые, прическа выложена красиво, — подтвердил Маслов.
     — Что же это? Американцам можно, а нам нельзя, — сказал Сизов.
     — Каким американцам? — встрепенулся капитан.
     — Конечно, они смеются. Как обидно. Разве у нас  не  нашлось  бы  чем
отблагодарить.
     — А чем же американцы благодарили?
     — Это японец нам объяснял, — вмешался в  разговор  Васька  Букреев. —
Сначала... никак не ладилось. А потом матрос простой все обделал. Давайте,
мол, я зайду попить чай и  поразговаривать.  Офицеры  ему  говорят:  «Куда
лезешь?» А янки зашел, скинул сапоги и залез  пить  чай.  Развернул  перед
барышнями красное, надо полагать, сукно чистейшей  шерсти,  так  я  понял.
Японец картину срисовал и показывал. У них  сразу  зарисовали.  Как  этого
матроса две японки угощают, а сами его вместе  с  сукном  тянут  за  ноги,
словно хотят разорвать.
     — Мы сегодня шли со стрельб, а они вышли и смеются! — сказал Сизов.
     — А по-твоему, что они смеются?
     — Русские, говорят, бедные, а американцы богатые.
     — Даже обидно. Как будто наша команда бедна! Столько  служили!  Нашли
бы чем отблагодарить, — сказал Шкаев.
     — У американцев потом за этим матросом и офицеры ходили.
     — Куда ходили?
     — То есть... ну... словом...
     — А знаешь, что японцы здесь, в Симода, за связь с американцами  одну
женщину забили камнями и выгнали из города.
     — Так это одну. А разве одна гуляла?
     — Это бабы, из зависти...
     — А как ты узнал, Сизов, что у них есть такие дома?
     — Да просто узнали, и все. У них есть рыбаки, бывали в Камчатке.
     — Адмирал слово дал японцам, что женщин их не тронем!
     Капитан рассказал обо  всем  Путятину.  Адмирал  так  глянул,  словно
Степан Степанович кольнул его в больное место.
     — Боже мой! — сказал Путятин и  взялся  обеими  руками  за  голову. —
Смешать наши высокие цели с такими понятиями!
     — Евфимий Васильевич, а вот Зибольд пишет, что есть публичные дома! —
заметил  Можайский,  сидевший  в  салоне  у  адмирала  вместе  с   другими
офицерами. — И Головнин упоминает, что будто бы когда  его  освободили  из
тюрьмы японцы, то провели мимо такого  дома.  И  будто  бы  он  только  со
стороны видел, как он пишет в книге, что девицы в таком доме так опрятны и
красивы, что сделали бы честь любому подобному заведению в лучших  городах
Европы.
     — Да это он про Хакодате пишет, — пробурчал Евфимий Васильевич.
     Александр Сергеевич Мусин-Пушкин дул в усы, чувствуя, что  Можайский,
кажется, не прочь поддержать матросское ходатайство.
     — Не  только  в  Хакодате,  и  здесь,  в  Симода,  есть  такие   дома
обязательно! —