ставителями  на  Сахалине.  Но  из-за  войны   встреча   не
состоялась.  Так  полагает  Путятин.  Невельской  полагает:  из-за  ошибки
Путятина  встреча  не  состоялась.  И  теперь  уж  не  с  эскадрой,  а   с
единственным кораблем адмирал пойдет искать встречи с японскими послами  и
продолжать переговоры.
     Команда вооружена до зубов. Пушки поставлены на «Диане» повсюду,  где
только возможно. Все взято с этих берегов для экспедиции — лучшие  офицеры
и матросы со всех кораблей, лучшие орудия, запасы ядер и пороха  и  лучшее
продовольствие.
     — Кавадзи   и   старик   Тсутсуй   не   являются   членами    высшего
правительственного совета в Эдо, — говорил  Путятин. —  Но  очевидно,  что
имеют на совет влияние и пользуются его доверием,  может  быть,  даже  как
люди практические диктуют совету свою волю. Сколько в них  такта,  умения,
осторожности, какова логика! Впору их в любую петербургскую гостиную,  как
говорил Иван Александрович Гончаров. — Первый из европейцев адмирал  нашел
с  высшими  чиновниками  Японии  общие  интересы  и   составил   дружеские
знакомства.
     Кавадзи — опасный противник. Гончаров от него в восторге и  описал  в
нескольких корреспонденциях! Высокого роста, вальяжный, со смелым взглядом
больших  глаз,  с  большой  выдержкой  этот  Кавадзи.  Но,  говорят,  тоже
колебался, не был уверен, что не увезут его из Японии в плен, если  поедет
на прием на судно.
     Сначала очень осторожны были  послы,  но  потом  лед  растаял.  И  на
прощание  уже  совершенно  по-европейски  Кавадзи  пожал  протянутую  руку
адмирала. Путятину даны обещания, что с русскими Япония заключит договор о
дружбе,   торговле   и   границах   на   основе    принципа    наибольшего
благоприятствования. А нагасакские губернаторы —  родовитые  князья, —  не
зная новой политики правительства бакуфу*, составили оппозицию  Старику  и
Кавадзи. В Нагасаки образовались две враждебные партии. На «Палладе» стало
известно об этом, и немало смеялись. Всюду, даже в закрытой Японии, одно и
то же!
     _______________
     * Так называлось правительство в Японии. Точно — палаточная стоянка.

     Иронизирует  губернатор  Сибири   Николай   Муравьев   и   составляет
адмиралу-послу оппозицию, как нагасакские губернаторы столичным послам. Но
дела предать нельзя, дело начато, оно многообразно, оно и в официальных  и
в человеческих отношениях, начатых, завязавшихся, требующих  развития!  Да
разве  можно  этим  пренебрегать?   Перед   отплытием   адмирал   Путятин,
рассказывая свои  впечатления  от  Японии  и  японцев  и  сам  проникнутый
чувством приближающейся опасности, все более  увлекал  молодого  адмирала,
объясняя ему значительность предстоящих действий. Путятину нравилось,  что
Геннадий  Иванович   Невельской   миролюбив.   Его   офицеры   и   казаки,
распространяя свое влияние на огромной территории, за пять лет не  сделали
ни единого выстрела по человеку! Пример небывалый в современной истории!
     ...Кавадзи подарил адмиралу отличную самурайскую саблю,  какие  носят
японские рыцари, и сказал, что при испытании этой  сабли  на  преступниках
были срублены сразу три человеческих головы, а что спинной хребет и  кости
она резала потом вдоль, легко, как хрящи. Подарок дорогой, да и объяснение
к нему прибавлено! Знайте, пришельцы, всю холодность и  жестокость  воинов
Японии. При исполнении долга они не знают пощады ни к себе, ни к врагу. За
все время переговоров у Кавадзи его праздничный, как  бы  мундирный  халат
был застегнут  не  слева  направо,  а  справа  налево.  Как  полагает  наш
востоковед и секретарь адмирала Гошкевич, такая застежка  означает  своего
рода траур. Готовность к смерти, обреченность! В  любой  миг  пожертвовать
своей  жизнью  или  жизнью  отвечать  перед  государством  за   какую-либо
оплошность при переговорах!
     «Японию  нельзя  отдать  под  влияние  враждебных  стран,   позволить
подчинить ее и создать из нашего соседа вечного нашего врага!» —  полагает
адмирал-посол.
     «Создадут и вооружат! И заставят друзей стать врагами! —  Это  мнение
Муравьева. — Дадут им в руки современное оружие и укажут на нас — вот ваши
враги».
     «Надо крепко стоять на позициях и заводить земледелие и  судостроение
на Амуре и на Сахалине, и угольные ломки», — полагает Невельской.
     — Японцам  очень  нравились  Посьет  и  Гончаров,  принимавшие  их  и
старавшиеся занимать гостей. А поначалу Гончарова посчитали за шпиона...
     — Не может быть! — всплеснул руками молодой адмирал. — Да, он, верно,
с любопытством слушал их и наблюдал молча. Вот им и показалось! У них  при
переговорах всегда присутствует молчаливый чиновник-шпион.
     — Он вмешивался всегда в разговор послов, — недовольно сказал  старый
адмирал. — У них не принято и не прощается.
     Жена Евфимия Васильевича  теперь  в  Петербурге.  Любя  его  со  всей
фанатичностью англичанки, преданной идее, она стала истой  православной  и
горячей  поклонницей  его  открытий.  В  Париже  в   православной   церкви
заказывала молебны. С войной переехала в Россию. Теперь живет с  детьми  в
родовом имении Путятиных, в селе Пшеничище,  близ  станции  Волховской  на
Московском тракте. И вот не к ней, а от нее, опять от нее, еще  дальше,  в
большое плавание! Евфимий  Васильевич  улыбнулся,  вспомнив  ее  последнее
письмо. Вчера дребезжащий паровой катер доставил через лиман свежую почту.
     «Внутренний помощник» — по понятиям японцев. У них отношения семейные
скрыты, в обществе