| |
крики. В одной из юрт блестел огонек —
там шаманили.
— Га-га!.. — доносился голос Савоськи.
— Га-га!.. — кричали гольды.
Шаману них был свой, но Савоська вызвался помочь вылечить больного.
Ивана вдруг взяла тоска. Чувство это изредка, но с большой силой
охватывало его.
«Где я? В тайге, на озере, за тысячи верст от людей! — думал
Бердышов. — Тут никогда никто не бывал, кроме меня да офицеров от
Невельского...»
Человек, привыкший к дикой жизни, выросший в тайге, Иван хотел
поехать в людные места, в большой город, посмотреть разных людей,
потолковать в живой толпе. Ум его не мирился с тем, что всю жизнь придется
скитаться по глухим таежным трущобам. Ему казалось, что где-то есть
место — многолюдное, яркое, веселое, назначенное ему, — от которого он
почему-то отторгнут, и не он один, а весь его род. И вот Бердышовы всю
жизнь таскаются по тайге и все не выберутся из нее домой. Иван тосковал по
этому неведомому гнезду.
«Я всю жизнь отступаюсь от того, чего хотел. Что толку, что я помогаю
людям? Я не смею делать то, что хочу. А если рискнуть?» — подумал он. Душа
защемила от того, что представилось ему. «Это было бы счастье! Неужели я
не могу сделать то, что хочу? Только не надо бояться».
Ивану давно уже и сильно нравилась Дуняша. Еще когда ей было
тринадцать лет, а он бывал в Тамбовке у ее отца, ему все хотелось смотреть
на нее. Теперь она подросла, ей шел семнадцатый год. Он сам понять не мог,
что с ним делалось, когда он ее видел. Он все забывал: жену, семью. Он все
ради нее бросил бы: и дела, торговлю, охоту. Он готов был ради нее еще бог
знает что сделать, а не только бежать вровень с лошадьми по цельному снегу
из Уральского до Мылок. Он чувствовал, что теперь ему не удержаться, его
как понесло течением. Он еще сам не знал, как все сделает, уменье
действовать силой и хитростью было у него в крови.
Он, кажется, не всегда бы смог рассказать сам о своих мыслях и
намерениях, как не мог он рассказать о многих приметах охоты на зверя: в
его охотничьей душе была выработана почти звериная чуткость, и он знал
такие уловки, для которых, кажется, и слов-то людских нет.
— Га-га! — орали в юрте.
«Сейчас пойду шаманить!» — решил Иван.
Ему хотелось сильных движений, буйства, озорства. Он перепрыгнул с
лодки на гальку. С разбегу распахнул дверь в юрту. Васька побежал за ним.
Илья помчался тоже.
— Га-га! — дико заорал Иван.
— Га-га! — подхватили гольды. — Хорошо, хорошо, давай еще! — орали
они из темноты. — Хорошо, русский! Заходи скорей!
— Га-га! — заорал еще громче Иван.
— Уже пошел, пошел, черт! Испугался!.. Вылезает из больного!
Иван схватил бубен, пояс с погремушками и, притопывая, запел:
Эх, у попа была кобыла,
Она в Шилку пить ходила!
Он завилял крестцом, как заправский шаман.
— Хорошо, хорошо! Еще надо! — раздавались голоса.
— Вылез черт! Готово! — вдруг закричали дружно гольды.
Иван «перегнал черта» в соломенное чучело, выхватил револьвер и
трижды полыхнул в него.
— Готово! Все!
Чучело вытащили. Иван зажег спичку и подпалил его. Гольды наперебой
обнимали и целовали Бердышова.
— Сразу вылечил, — говорили они. — Вот так лоча-шаман! Как песню
запел, черт сразу бежал. Ты про попа пел? Ух, черт попа боится!
— Как же, мой дедушка был амба-лоча! — говорил Иван.
* * *
Вечером у костра Савоська рассказывал про амба-лоча:
— Однажды, много-много лет назад, на Горюне появились амба-лоча. За
ними гнались маньчжуры. Их не могли поймать. Амба-лоча уходили быстро,
никак нельзя было догнать. Тогда маньчжуры позвали великого шамана. Тот
шаманил долго и вызвал тучи. Сразу выпал снег. Это летом было. Амба-лоча
уходили быстро, но следы стали видны на снегу. Их нагнали и всех убили...
— Это наши деды были! — сказал Иван. — Тут их костей немало. Русских
все ругают, и все хотят убить. Где бы что русский ни сделал — все плохо.
Одно известно везде — русский вор и грабитель! Одна ему похвала —
амба-лоча! Это нам с тобой, Васька.
Утро занялось над горами. Зарозовели туман и вода в озере.
* * *
Дела шли к концу. Скоро-скоро уж ехать вниз по Горюну. У Ивана дух
захватывало при м
|
|
