а, осекся.
     — А парень помер, — продолжал гольд.
     «Признались! — подумал Иван. — Я и на озеро съезжу, кстати будет!»
     — Конечно,  так было! —  воскликнул Васька Диггар,  сообразивший, что
уже  дальше нельзя молчать и  надо как-то  выкручиваться. —  Что скрывать?
Зачем скрывать? — обернулся он к сородичам. — Правда, так было?
     — Конечно, было! — отвечали гольды.
     — Синдан  горячий, —  как  бы  находя  Синдану  некоторое оправдание,
проговорил Юкану. — Не может удержаться, когда злой. Словно зверь.
     — Синдан говорит,  что  скоро  сюда  маньчжуры приедут,  что  русские
продают им Амур и  он будет тут маньчжурским исправником, —  заявил Васька
Диггар.
     ...В Кондоне заночевали.
     Вертлявый Васька Диггар с утра приставал к Ивану.
     — Ночью в  тайгу ходил, —  угодливо говорил он. —  Лося стрелял.  Для
тебя.
     Иней  блестел  на  широких  сшитых  полотнищах бересты,  прикрывающих
товары.
     «В  эту пору на  Додьге инея не бывает,  тут холодней, —  думает Вася
Кузнецов. —  А  грязная какая речка!  Течение тихое.  Вода в пузырях,  как
проквашенная».
     Вася вчера сидел и не понимал, о чем в темной, мрачной юрте при свете
жирника толковал Иван со здешними по-гольдски. Бердышов послал его спать в
лодку.  Мальчик выспался под  пологом и  рад,  что  сегодня не  надо ехать
дальше, можно отдохнуть, посидеть на утренней прохладе.
     — Попробуй.  Как вкусно! —  протягивает ему Диггар кусок мяса. —  Это
ноздря сохатого,  большая такая! Це? Не хоцу? Ну, тебе тогда дадим вареный
мясо.
     Иван ел сырые ноздри зверя.
     — Как сливочное масло, —  говорил он. — Васька, ты только дивишься. А
мы и губу сохатого съели.
     Древний старик Иренгену сидел рядом и рассказывал:
     — Тут место хорошее.  Вот пузыри по реке —  это от рыбы.  Рыбы много!
Когда мой дедушка сюда приехал,  осень была. Холодный ветер дул с Эворона.
У нас тут большое озеро близко, в тайге, называется Эвур, по-иному Эворон.
Из  него эта  речка вытекает.  Дедушка мой  сидел как  раз на  этом месте.
Услыхал:  что-то  шелестит.  Он подумал:  «Может быть,  листья сухого дуба
шелестят».  Пошел на оморочке по реке и  увидел в воде ямы,  а в них полно
чебаков.  Чебаки шелестели,  как  сухие  листья на  дубах шелестят,  когда
холодный ветер дует с Эворона.
     Горюнцы отрубили лосю ноги,  сняли с  них шкуру,  а  кости разрубили.
Юкану разбивал их топориком и,  причмокивая, сосал мозг. Иван съел сердце.
Илья угрюмо наблюдал.  «Жилы еще трепещутся, —  думал он, — а они жрут, не
жуя глотают».
     — Сырое мясо кто ест,  здоровей бывает, — как бы отозвался его мыслям
Иван.
     В котле забурлила белая накипь, там варилось мясо. Илье и Ваське дали
хлеба и похлебки.
     После завтрака началась работа.  Товары выгружали на берег.  Амурские
гольды, приехавшие с Иваном, переносили их в свайный амбар Юкану, стоявший
в тайге.
     — Отсюда поеду на Эворон, — говорил Иван. — А тебе потом скажу, что с
этим товаром делать. Пока храни его, тут много продуктов, водка есть.
     Юкану все еще был сильно встревожен.
     — А как я этот товар хранить буду? —  спросил он Ивана. —  Что,  если
Синдан спросит? Что я отвечу?
     — Что скажешь?  Да что есть,  то и скажешь.  Я тебе сказал зимой: «Не
бойся!» —  и сейчас скажу.  А испугаешься —  со мной,  брат,  теперь будут
шутки плохи...  Ты делай, что я велю! А то, знаешь, второй раз не прощу. Я
ведь терплю, терплю, а чуть что, влеплю тебе пулю...
     Иван  ударил Юкану  по  сутулой спине  так,  что  у  того  внутри все
загудело.
     Снизу  пришла  лодка.  Приехал Савоська.  Слезы  катились по  желтому
тощему лицу старого гольда. Он кинулся к Юкану.
     — Я в Ноан на дедушкину могилу пришел.  Я тут родился,  давно не был,
хотел  сюда  поехать,  на  дедушкину могилу  помолиться, —  Савоська вдруг
подскочил,  ударил себя  кулаком в  грудь и  воскликнул с  отчаянием: —  А
торговец меня избил!  Ударил кулаком по  лицу.  Выгнал из  Ноана.  На моей
маленькой сестре  ездит  в  нарте,  как  собаку ее  запрягает! —  Савоська
ухватил за халат древнего старика Иренгену и стал яростно трясти его. — Ты
самый старый Самар.  Твой род обижают! А ты чего даром живешь? Заступайся!
Заступайся! Или вот дам тебе по морде!
     Кондонцы растерялись.
     — Какой ты  начальник рода?  А?  Ты  что  смотрел? —  орал  Савоська,
переходя на русский.
     Васька Диггар налил Савоське водки.
     — Вот выпей и успокойся.
     Савоська залпом выпил кружку.
     — Я больной,  слабый, рука болит, нога болит, — стал он жаловаться, —
а меня обижают!
     Юкану вопросительно поглядывал на Ивана.
     — Что теперь делать, как думаешь? — робко спросил он. — Я бы поехал в
Ноан  стрелять и  Вана и  Синдана,  да  оленей комар забивает.  Надо стадо
перегонять в гольцы.
     Савоська кричал, ругал сородичей.
     Иван понимал его,  но молчал. «Савоське хочется возбудить в сородичах
гордость,  но не тут-то было! — думал он. — Очень уж горюнцы забиты. Какая
у битого и голодного гордость!» Иван видел, что горюнцы ненавидят Синдана,
но все терпят из-за мелочных выгод и страха.  Он решил,  что надо выручать
Савоську, пока не дошло до ссоры.