вать начатую работу. Прошлый раз ездили дед с Натальей, а ныне бабы
наладились одни.
     — Ты бы мяса там добыла.  Улугушка говорил, на кабана пойдет. Попроси
у него. Я управлюсь, так сам схожу.
     Наталья взяла подойник и  ушла.  С раннего утра все надо было сделать
на целый день.
     Егор уснул ненадолго.  Когда он снова проснулся, голова уж была полна
забот.  И жалко как-то было,  что жена уезжает.  Но все же славно,  едет к
гольдам: «Не только сами выжили, построили избу, поставили хозяйство, но и
людям можем от своего достатка пособить».
     Улугушка мясом кормит,  с этим никогда не считается. Бывало, привозил
то  полсвиньи,  то стегно сохатого.  В  трудные месяцы Улугушка не забывал
Кузнецовых.
     Утро  прохладное,  здоровое.  Крепкий  лесной  воздух  ворвался через
распахнутую женой дверь. Пока нет комаров, избу проветрить. Бабка слезла —
засуетилась. Внесли ведро, запахло свежим молоком.
     Егор подумал:  жена уезжает к гольдам...  Мяса сколько хочешь.  Хлеб,
бог даст, родится... Где-то тут золото... Пушнина... Все рядом, и кажется,
все можно взять.  Открывается такая жизнь,  что сробеешь.  Не  без робости
подступал он на релке с топором к первому дереву...  Робко взялся помогать
гольду...  С опаской входил в тайгу за зверем.  Все было непривычно,  даже
страшно временами,  хотя  никто  из  окружающих этого  не  замечал и  всем
казалось, что Егор бесстрашен и за любое дело берется, как за привычное.
     Егор до сих пор немного страшится новой жизни,  как она раскрывается,
как  забирает с  толком,  охотно всю  его  силу,  как за  труд и  терпение
вознаграждает с лихвой. Запахали землю, построилась большая, славная изба,
все  без  задержек,  без  издевок,  без  лесников;  появился  скот,  конь,
жеребушки бегают...  Покупные вещи есть:  ружье,  лампа, пиджаки. Конечно,
все надо беречь и  охранять —  надо,  как и  прежде,  всего бояться.  Егор
твердит  себе,  что  хвалиться  рано,  старается не  выказать  довольства,
уверить себя,  что  может еще быть беда,  не  привык,  что за  труд что-то
дается.  На  старом месте  сколько ни  трудись —  знаешь,  сведешь концы с
концами, на добрый конец сладишь одежонку и прокормишься. А тут сама жизнь
сильными толчками подает Егора вперед,  и  он робеет этих толчков,  хотя и
радуется им и сознает, что сам он этому причина.
     Он  привык к  тяготам и  даже бедам и  всю  жизнь готов был терпеливо
перебарывать их без конца, не помышляя об ином.
     Здесь и  руки становились сильней,  голова ясней.  Человек не узнавал
сам себя, осмеливался говорить прямо и открыто. Разве не счастье дать сыну
ружье,  лучше которого,  кажется, нет ничего?.. Сознавать, что тут рядом в
лесу рысь,  выдру,  медведя бей —  никто не скажет слова.  И не смеет Егор
верить,  что все так ладно и быстро делается.  Он еще помнит старый закон,
что  нельзя  показывать достатка людям  и  признаваться в  удаче,  а  надо
хныкать,  жаловаться.  Трусить и лениться лучше,  чем трудиться. А то люди
злобятся. Но эти законы становились не нужны. Старый страх не нужен...
     Егор пошел на берег.
     Несколько дней  тому  назад кое-где  прошелся Егор  по  лодке смолой,
выкатив ее на песок и  перевернув.  Гольды лодок не смолят,  а сладят так,
что никаких изъянов,  ни щелей.  А Егор залил.  И вот течь опять...  Лодку
стукнуло о  корягу,  Петрован ездил  да  угадал неладно —  ветер  начался,
пристать не  мог,  где надо.  Доска треснула.  Егор дал ему подзатыльник —
помнить будет.  Была лодка широкая, тщательно отделанная гольдами. Днище —
одна плаха.  Ладно,  лодка не пропала,  а могла пропасть.  Заказана была в
Бельго, гольды уж постарались. Вместо привычной в былой жизни вражды завел
Егор дружбу с инородцами,  как зовут гольдов господа.  Бывало,  с татарами
дрались,  дразнились:  нехристь, мол, басурман, и разные обидные прозвища,
но  и  с  татарами дружили.  А  тут  гольды любят,  помнят,  как Егор спас
Дельдику.  Егор никогда не поминает им,  что они,  гольды,  нищие,  другой
веры. В Уральском первый от них почет Ивану, он их держит и когтем за душу
и сластью с водочкой подманит.  Иногда обидно Егору, что не к нему первому
заезжают,  но  он смиряется,  понимает,  что от Ивана зависят...  Хотя все
говорят:  мол,  ты, Егорка, хороший, стараются удружить, всегда что-нибудь
привезут. И бабку, хвалят, что лечит.
     Егор заделал течь и воротился к избе,  откуда бабы уже вынесли мешок,
корзины и  ватные куртки на  крыльцо,  а  сами  в  новых  платках бегали и
суетились,  доделывая  последние дела  и  давая  наказы  деду,  Петровану,
Настьке и Федьке,  как обедать, что где взять, когда доить, варить, за чем
смотреть.
     — Наладил, — сказал Егор.
     — На травлю-то ехать,  собак кормить! —  сказала Наталья и посмотрела
ласково.
     Бабы давно ждали этого дня,  как  праздника,  когда поедут одни,  без
мужиков, к гольдам.
     Настька с гордым видом стояла на крыльце.  Юбка у нее подоткнута, как
у взрослой.
     — Хозяйничать-то