оителя.
     Русанов стал  говорить,  что  надо зазывать сюда новых переселенцев и
уметь самим копить богатство,  развивать торговлю,  учить детей, открывать
школы, разведывать леса, воды, развивать промыслы.
     — Вот так-то,  старина! —  в  заключение сказал он Кондрату. —  А  мы
скоро  проведем телеграф,  дотянем его,  соединим с  сибирским...  Просеку
расширим.
     — «Старина»!  А  кабана-то  кто  тебе убил? —  ответил дед. —  Это мы
лапти-то гноим, по тайге лазаем.
     Несмотря на комаров, зудивших около лампы, полковник долго еще читал.
     Мужики понемногу разговорились между собой.
     — А ты,  Иван, чего на полу сидишь, — спросил Силин, — разве на лавке
места не хватает?
     — Привычка!  Как-то  уютней на  полу.  Это у  нас такая забайкальская
форма.  Забайкальский канфорт,  паря!  У  нас так же  вечерами собираются,
играют в  карты,  рассказывают сказки.  Каждый чего-нибудь выдумывает,  но
никто не перебивает.
     — Известное дело, казаки! — тихо проговорил дед.
     — Дедушка, не смейся! Вот керосин-то раньше в Расее вы не знали. А на
Амуре, гляди, какие товары... Лампы горят.
     — Ладно, уж не перебьем! — сказал Силин. — Рассказывай!
     — Товар, поди, с Расеи же всякий привезен, — отозвался дед. — В Расее
всего много, будет ли еще тут когда?
     Бердышов чуть слышно крякнул.
     — Тут народ населен по реке, как в одну улицу живет, — заметил дед, —
а в Расее сопок таких нет, место ровное, и все сплошь запахано...
     Все  с  удовольствием слушали деда.  Простые слова его вызывали в  их
памяти виды родных плодородных пашен и былой жизни.
     — Дороги,  что ли, плохие, почто товары-то по деревням не возят, коли
их там много?  Люди оттуда приходят,  лампу видят —  удивляются, что лапти
ночью можно сплесть.
     — Да там, в Расее, на колесах ездят.
     — А Тимоша сказывал,  что у  них летом ездят на санях, —  и  Бердышов
прыснул, спрятав нос в воротник пиджака.
     В избе засмеялись.
     Дед уважал Бердышова,  но вся душа его переворачивалась, когда слышал
он суждения этого сибиряка о России, — Иван так и норовил съязвить.
     — А ты, барин, был на океане-то? — обратился Иван к Русанову.
     — Нет...
     — А вот у Ваньки приятели американцы, — сказал Силин.
     — Погодите,  в самом деле познакомитесь с американцами,  узнаете, как
другие народы живут, — сказал полковник.
     — Что за народ —  не знаем, —  продолжал Силин. —  Расскажи-ка, Иван,
хороши ли люди?
     — Приедешь,  спросишь,  что надо, —  продадут, —  ответил Бердышов. —
Какие у меня для них разговоры!  Они хорошие товары из Америки привозят...
Вот пошел Амур вниз. Ведь тут море близко. Подходит к морю, раздается шире
и выходит... Такой лиман называется. Дальше вода соленая. А поперек, прямо
среди моря,  залег остров Сахалин, куда гоняют кандальников. Остров весь в
хребтах,  леса такие там,  красные и черные,  соболей дивно. Стоят горы из
каменного угля.  Не такой остров, как вон у Тимошки, где он в воду упал, а
большой, ну, примерно, как отсюда до Хабаровки.
     Васька, Санка, Петрован тянули шеи.
     — На  Сахалине есть  сторона теплая,  а  есть холодная.  На  холодной
стороне уголь горами и керосин есть...
     — Дядя Ваня, а ты бывал на Сахалине? — спросил Васька.
     — Мои дядья с  Невельским ходили и  первыми уголь и  керосин нашли, —
прихвастнул Бердышов.
     — В казаках, что ль, керосин-то? — спросил дед.
     — Почему в казаках?.. Нет... Просто из земли течет.
     — И никто не берет?
     — Там и брать его некому.  Ведь это Сахалин!  Еще ламп не было,  а уж
дядя мой  там  был и  сварганил такой светильничек,  жижу эту подливал,  а
потом обогреваться хотел,  да у него шалаш загорелся, и с ним были гиляки,
убить его за  это хотели.  А  гиляки давно уже знали,  что можно эту штуку
вместо жира наливать в плошку,  но боялись там огонь разводить,  говорили,
пески загорятся и  спалят весь остров,  одно огнище,  мол,  останется,  ни
лесов, ни зверей, ни их самих... А уж американцы лампы привезли потом. Это
первый изобрел мой дядя и гиляки.
     Все слушали со вниманием,  хотя и догадывались, что Иван прибавляет и
пришучивает, но получалось складно. Кажется, Иван решил не ударить лицом в
грязь перед Русановым.
     — Жижа это сочится,  и  лужи натекают черные,  с  жиром,  как хороший
отвар.  Эту жижу, говорят, перегоняют, как ханжу или хлебное вино, и будет
чистый керосин. И в избе светло. Мы сидим и удивляемся, как это горит...
     «Иван где-то что-то слыхал,