лся... Давно уж я не видал вспаханной земельки!
     Солдаты радостно улыбались,  слушая товарища.  Два года жили они,  то
строя  посты  на  морском побережье,  то  выполняя другие работы в  разных
местах края.  В прошлом году их посылали на Уссури и Ханку разгонять шайки
хунхузов.  Там  зимовали,  а  весной весь взвод направили в  низовья Амура
строить церковь.
     «Словно я тут уж жил когда-то, —  думал Сукнов. — Все вроде знакомое,
свое».
     Нравилась ему тут и  земля,  хороши были лес и  река —  славное место
избрали поселенцы.
     — Эй,  разведчик! —  окликнул его  Лешка  Терентьев,  сытый  солдат с
тонкими губами и маленьким горбатым носом,  повар и пекарь. —  А ты там не
разведал насчет баб да девок?
     Солдаты густо и дружно загоготали.
     — Опять, братцы, хлеб сырой, — ворчал худой пожилой солдат. — Будто и
пекарня своя. Ты, Терентьев, меня бы печь позвал, если сам не умеешь.
     — Поди ты!.. — с насмешкой отмахнулся Лешка. — Без тебя управимся.
     — Вор известный, —  бормотал солдат. —  Опять,  поди,  муку на  водку
променял.
     Лешка  ведал  закупкой  провизии,   харчами  и  всей  амуницией.   Он
коренастый,  плечи широкие.  На узком лице, как два пузыря, выдуло толстые
щеки.
     — Здоровый мужик! — говорили про него солдаты.
     Строить церковь решено было на холме вблизи гольдского стойбища,  над
озером.  Часть солдат уже  работала там,  заготовляя бревна для постройки.
Туда  же  собирался  поп:   он  говорил,   что  пока  разобьет  на  Мылках
палатку-церковь.
     Баржа с  кирпичами,  с конями и с разными материалами сидела глубоко.
Ее  пришлось разгружать в  Уральском,  прежде  чем  вводить в  мелководное
озеро.  Часть  грузов  оставалась в  деревне.  К  вечеру солдаты закончили
разгрузку.  Они  поднимались на  релку,  смотрели,  как  пашут  и  корчуют
переселенцы.  Приезжали солдаты с  другой  стороны реки.  Там  два  взвода
рубили просеку для телеграфа.  Офицеры жили в  десяти верстах выше,  где в
этом году продолжала работу экспедиция по промеру фарватеров.  Все солдаты
были из одного строительного батальона.
     Около  рвущего корни  медведя стоял хохот.  Солдаты наперебой угощали
его. Лешка ткнул разок в морду зверя палкой.
     — Тятя, они нашего медведя обижают, — насупилась Настька.
     — Ты, солдат, не балуй, — строго сказал Егор.
     По  могучей  фигуре  его,  по  спокойной,  серьезной  речи  да  и  по
огромному,  хорошо вспаханному полю  солдаты видели,  что  с  этим мужиком
шутки  плохи.  Они  притихли,  наступило неловкое молчание.  Но  никто  не
обиделся на  Егора.  Каждый увидел в  мужике как бы свою родню,  старшего,
имеющего право так говорить.
     — Вот дядя так дядя!  Такой даст тебе пуху, — говорили солдаты Лешке,
отходя от кузнецовской росчисти.
     «Не  связывайся  с   солдатами», —   не  раз  советовал  Егору  сосед
Барабанов. Но Егор солдат не боялся.
     — Зачем ты так на них? — оговорила мужа Наталья.
     — Солдат — он есть солдат, отрезанный ломоть, — молвил Егор. — Дай-ка
ему потачку! Видишь, медведь-то работник, а он ему в рыло дубиной.
     — Медведь —  тоже люди, — подтвердил Савоська, — только у него рубаха
другая.
     Вечером  солдаты,  вставши  кружком,  запели  по  команде.  Собрались
переселенцы.  Удалые  и  печальные  солдатские напевы  неслись  над  тихим
Амуром. Трепетал подголосок, и лихой посвист лился на все лады.
     Бабы  и  девки  утирали глаза платками.  Некрасивая работящая Авдотья
Бормотова была растрогана.  Ей представлялись проводы, прошания, умирающие
раненые,  русые  кудри,  посекшиеся  на  буйной  обреченной  головушке,  и
казалось, что эти самые солдаты сложили песни про самих себя. Девушке жаль
было их до смерти.


                                  * * *

     Наутро солдаты,  отталкиваясь шестами,  увели баржу в озеро. Мужики и
поп, провожая их взорами, стояли на берегу.
     — Вот  мы  давно  толкуем между  собой,  батюшка, —  заговорил Пахом,
обращаясь к  священнику. —  Как же это так,  мы —  православной веры,  нам
церкви нет — молись пенью, а гольдам строят церковь?
     — Толковать с ним, варнак! — потихоньку ругал попа дедушка Кондрат.
     — Сказывают,  был  тут  архиерей,  обещал Бердышову,  что  на  Додьге
церковь выстроит.  Велел ему  сюда  переселяться:  мол,  тут-то  церковь и
будет. Из-за этого человек покинул старое место.
     Поп,   перебивая  мужиков,   стал   объяснять,   что   церковь  будет
миссионерская; она понесет веру в темный и дикий народ — к язычникам.
     — Надобно строить ее  в  самой гуще гольдского населения.  На озере —
большое стойбище,  а  острова и  релочки застроены одинокими фанзами.  Там
язычество и  мерзость шаманства свили себе гнездо.  Они  истинного бога не
знают. Гибнет их душа, а ведь они люди!
     — Туда  им  в  самую  середку  и  воз