елени,  но  была уже не  в  один серый
цвет, как зимой.
     «Так вот и народ... —  думал Егор. — Живет народ, сер и слаб, и вдруг
забродили соки,  пошли пятна. Чуть заметно оживились люди. А солнце ударит
в  чащу —   и  в  каждой  былине  поднимается  сила,   зелень,  цвет;  все
переменится.  Люди оглянутся — и сами себя не узнают: «Мы ли это?.. Кругом
все зелено, все в цветах!»


                            ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

     Амур  все  бьет и  ломает.  Тальниковый лес  с  подмытого треснувшего
берега плетнем повалился в реку.
     Улугу подъехал к обрыву в оморочке.
     — Берега нету, пристать некуда? — крикнул он Силину.
     — Чего сердишься? — отозвался Тимошка.
     Гольд не ответил ему, с досадой вытащил оморочку в кустарник, швырнул
ее  и,  захватив вещи,  проворно полез  на  обрыв.  Забравшись наверх,  он
оглядел реку,  лес, озеро, с досадой что-то пробормотал и побрел к огороду
Кузнецовых.  Там  сел  на  сломе и  закурил трубку,  глядя,  как  работают
хозяева.
     — Ну, как живешь, Улугу? — подсел Федюшка. — Дай закурить...
     — Худо! — отдавая берестяную коробку с табаком, ответил гольд с таким
выражением, как будто это само собой разумелось.
     — Чем же худо? — подошел Егор.
     Гольд покосился на него и смолчал.
     — Что молчишь?
     Улугу поглядывал по сторонам. Вид у него был такой, как будто русские
к нему приехали и пристают, а он не желает разговаривать.
     Видя, что Улугу не в духе, Кузнецовы снова принялись за дело.
     — Ребята, не досаждайте ему, пусть одумается человек, — сказал отец.
     Улугу долго сидел и курил.


                                  * * *

     — Ну,   худо,   что  ли? —  восклицал  Улугу,  сидя  вечером  в  избе
Кузнецовых.  За  столом у  него отлегло,  и  он стал разговорчивей. —  Лед
прошел, а гусь дорога нету?
     — Как это гусям дороги нету?
     — Конечно, гусь надо другую дорогу искать. Старая дорога пропали. Вот
с колокольни гуся стреляли. Теперь другой дорогой летает.
     Кузнецов недоумевающе смотрел на гостя.
     — Ты заговариваешься, — заметил Тимоха.
     Улугу метнул злобный взор на Силина.
     — Гусь раньше близко садился,  а  теперь далеко.  Раньше как  раз  на
протоке садился. Чистенький такой коса, гусей много сидели, — оживляясь, с
умилением сказал Улугу. —  Ружьем палить прямо из дома можно...  далеко не
ходить.
     — А теперь?
     — Что  теперь! —  махнул рукой гольд. —  Теперь косу  затопило,  вода
верхом ходит, оморочкой ехать надо далеко, однако, кругом острова.
     — Парень,  кругом острова ехать —  руки отмахаешь,  пол версты будет.
Конечно, из дома лучше бы тебе стрелять...
     — Кто же виноват, что косу затопило?
     — Кто виноват! — зло воскликнул гольд. — Русский виноват!
     — Как так? Ведь это в прошлом году гусей стреляли. Разве гусь помнит?
     — А разве нет?  Что его дурак,  что ли? Косу еще не затопило, гусь на
старое место летал,  а  поп как раз на колоколе каждый день играл,  пугал,
наш гусь обратно пошел.  Конесно,  если не русский,  так кто виноват. Моя,
что  ли?..  Конесно! —  оживляясь,  продолжал Улугу. —  Рыбка тоже пугали.
Дерево стучит...
     — А рыба слышит, что ли?
     — А че,  его глухой? — с обидой воскликнул Улугу. — Когда лес рубили,
его слышит...
     — Парень, ты здорово по-русски говорить стал, так и режешь.
     — Конесно! Худо, что ли! — с гордостью ответил Улугу.
     — Ну, это все ничего! — сказал Егор. — Как оспа-то?
     — Оспа,  его ходит... Уже недалеко. У нас в деревне одна старая фанза
была,  где Покпа,  Айдамбо жили, знаешь? Айдамбо новый дом строил, и Покпа
туда  пошел.  А  старый фанза бросали.  Туда  чужой бедный люди  приехал и
поселился.  Там оспа теперь. Еще у нас много людей теперь голова болеют, —
пожаловался Улугу. — Они понимать не могут ничего.
     — Верно,  много гольдов за  эти  годы  тряхнулись умом, —  согласился
Тимоха.
     — На нашем озере теперь худо жить. Сибко сум...
     — Какой сум?
     — Ну,  его сумит,  гремит, народ чужой ездит. Как праздник, так идут,
кричат, рыбка пугают...
     — Парень,  это в  голове у тебя покоя нету,  вот ты и придираешься, —
обнял гольда Тимоха. — Ты лучше оспы бойся. Эту фанзу сжечь надо и людей к
себе не допускать.
     — Че  тебе! —  со  злом скинул с  плеча его руку Улугу. —  Наса саман
тихонько играет, — продолжал он про то, что тревожило его, — гуся, рыбу не
пугает. А тот играет — сибко сум...
     — Как это поп играет?
     — Колокол его,  у-у,  как играет... Сибко колокол стучит, Саман бубен
играет,  а поп —  колокол. Все равно бубен. Только бубен веревка нету. Все
равно богу молится.
     — Поганый ты нехристь! — рассердился де