Она зверя гоняла, а я чем хуже?» Ты слыхал,
как Дуня головешкой барсу напугала?
     Илья  хранил гордое и  бесстрастное молчание:  он  твердо решил убить
барса.
     — Он ко мне пойдет ночевать, —  сказал Родион. —  Завтра есть к  нему
дело общественное.
     По  пути домой мужик при свете луны показал свежие следы зверя.  Сидя
на корточках и  ползая от следа к  следу,  Родион тыкал в них прутиком.  С
досадой поглядывая на чащу, скрывавшую барса, он сказал:
     — Вот этой стороной и  пошла:  прямо пашней —  и  в ложок.  Но такого
охотника еще  не  нашлось,  чтобы один убил барсу.  Был какой-то  вятский,
кидал огнем в нее, но не убил.
     Шишкин привел Илюшку домой  и  велел  лезть  на  печь.  Парень вскоре
захрапел.
     — Спит, — сказал Митька, заглянув под занавеску.
     — Надо за ним присматривать.
     Под утро сквозь сон Шишкин услыхал, как скрипнула дверь, и проснулся.
     За Окном стояла густая предутренняя синь.  Должно быть, Илья вышел на
двор.
     Мужик лежал,  ждал и слушал.  Илья не шел. Родиону хотелось спать. Он
перевернулся на другой бок.
     Вдруг словно кто толкнул его. Родион проворно вскочил.
     «Скоро же рассвело!» — подумал он с удивлением, глядя в окно.
     Илюшки на печи не было. Исчезло и ружье его.
     — Ушел на барсу! —  воскликнул Родион и босой выскочил в сени. —  Эй,
Митька, живо собирай всех!
     Дуня прибежала к Шишкиным.
     — Я тебе,  дядя, глаза выцарапаю! — кричала она. — Ты и тятя сами его
распалили!  Чего городили при нем!  Он,  знаешь,  горячий какой? Про охоту
слышать спокойно не может.  Зачем его бередили?  Хрыч ты старый! Я бы ночь
не спала, его укараулила.
     — Ну как я не уследил!.. — хватался Шишкин за голову.
     Прибежал Спирька. Оба охотника, перепоясанные патронташами, с ружьями
в руках пошли на лыжах по следу Илюшки.
     Лыжня его шла по  свежим следам зверя.  Взобрались на отрог хребта и,
тормозя ход, налегая на палки, помчались, падая вниз, в долину.
     «Далеко же он успел уйти!» — думал Родион.
     Вдруг Спиридон, быстро мчавшийся впереди, вздымая лыжами волны снега,
резко повернулся и встал лицом к вершине. Из сугроба торчали красные космы
шерсти и пятнистые бока барса.
     — Эй!.. Тут тигра! Уже готова!
     Родион поднял лапу зверя:
     — Еще не остыла, теплая... Он ее недавно застрелил.
     — Давай-ка перевернем!
     Мужики вывернули зверя из снега.
     — Ловко он ей попал!
     — А вот и он сам!  Эй,  Илюха,  вставай! — крикнул Родион, уверенный,
что если охотник убил зверя, то сам жив.
     В  снежном заструге,  как бы утонувши в нем,  распластавшись,  ничком
лежал Илья Бормотов.
     — Лицо в курже!
     — Значит, дышит, — сказал Родион.
     Илью пришлось растирать снегом. Он стонал. Рубашка его была в мерзлой
крови.
     — Он ее,  видишь,  застрелил, а она, уже пристреленная, его схватила.
Вон сколько он пролетел,  как распахал сугробину:  хотел,  видно, к дереву
подойти... Все же он ее достиг!
     Раненого привезли в деревню.
     — Сокол ты мой ясный, это я тебя загуби-ила!.. — ревела Дуня, кидаясь
к саням.
     Илью подняли,  и она увидела его растрепанные волосы и обезображенное
страданием красное лицо с заледеневшими слезами на ресницах.
     — Ох-ох!.. — застонал он.
     Дуня, рыдая, кинулась к нему.
     — Да отведите ее! —  дико крикнул Родион. — Она только зря ему сердце
травит. Ничего с ним не станет. Ты, Илья, не слушай ее!
     — Караульщик ты несчастный! — кричала Дуняша. — Как не станет! На нем
лица нет!
     — Вот сейчас начнется карусель!.. — сказал Шишкин. — Пахом приедет...
Это мужик крутой,  он с нас за сына спросит...  Что бы сделать? Старуху бы
Кузнецову сюда,  она быстро вылечит.  А  то,  может,  шаманку из  Халбы? —
Растерянный  Родион  стоял  среди  толпы.  Шапка  его  перевернулась задом
наперед. — Или давай Козлиху! Есть своя лекарка, и ладно!
     — До свадьбы заживет, —  обмыв рану, утешала Илью знахарка Козлиха. —
Кости целы.  Вари-ка ему,  Дуня,  вот этой травы да прикладывай. Хорошо бы
свежего мясца,  говядинки с чесноком,  с хреном,  да спирта. А лучше всего
чайку крепкого. Кровь-то разогреть...
     — Бабонька,  родимая,  я  тебе  шаль свяжу, —  обнимала