нул Удога.
     Возвратившись к  попу,  Удога невольно поклонился ему так же льстиво,
как  Бата.  И  чуть  было не  сорвалось у  него с  языка обещание привезти
подарок. Но старик сдержался и, попрощавшись с попом, запряг коня и поехал
домой. Охэ провожал его. Он рассказывал, что ребятишки курят трубки, табак
достают у Покпы, что маленький сынишка Кады убежал из школы, но поп вернул
его и выпорол.
     У  мыса Удога велел мальчику слезть.  Жалея сына,  он  оказал,  что в
скором времени возьмет его из школы на несколько дней.  Счастливый мальчик
побежал обратно в церковь.


                                  * * *

     — Откуда,  Удога? — окликнул гольда Егор Кузнецов, когда тот подъехал
к Уральскому.
     — В школу ездил, сынка Алексея проведал.
     — У нас Петька тоже бегает.  Это еще встарь говорили, что грамотников
будет больше,  чем лапотников, —  пошутил Егор, — все станут одной веры, а
толку не будет.
     — Я нынче огорчился, —  пожаловался гольд, — сын у попа учится, а сам
его боится.  Жалуется,  что поп по рукам линейкой больно бьет, — продолжал
Удога. —  Но я рассудил,  что хотя и тяжело ему,  а пусть учится.  Грамота
пригодится.  Хотя и  обижает поп ребят,  но все же учит.  Сын-то по-русски
читать умеет.
     Старик слез с подводы и зашагал рядом с Егором.
     — Конечно,  если бы я русским стать захотел, тогда бы проще — ушел бы
в вашу деревню.  Вон дочь живет с Иваном. И я бы дом построил. Не прогнали
бы. Но я, видишь, своего бросать не хочу. Ведь я сам грамоте учен, когда у
Невельского в экспедиции был. Тогда мы хотели всех своих учить.
     «Дочь-то с Иваном, да надежен ли Иван?» — подумал Кузнецов.
     Чувствуя,   что  Егор  слушает  с  охотой,   гольд  оживился  и  стал
вспоминать:
     — Жил Невельской в Николаевске. У нас пост был как крепость: городьба
из кольев, флаг висел, пушки были. Оттуда офицеров посылали по всему краю,
снимали планы,  реки мерили.  Потом сверху сплав с войсками спустился. Сам
Муравьев ехал. Тогда все узнавали, где уголь, где золото, куда какой рекой
проехать  можно,   где  хорошая  гавань.  Невельской —  так  тот,  бывало,
голодный,  больной, а едет и маршрут чертит на бумаге. Себе никакой выгоды
не получал.  Говорил, что так нужно. И мы с ним себя не жалели. Гиляк Позь
был, чуть не помер, голодный вел экспедицию через Сахалин, уголь искали. Я
лоцманил на сплаве.  Довел до Николаевска корабли. На Императорскую гавань
ходил.  Бывало,  Невельской рассказывал нам,  в  каких  бухтах порты можно
устроить,  где дороги проложить,  в какие страны ездить. Мост, говорил, на
Сахалин можно  перекинуть с  мыса  Погиби через пролив,  там  ширина верст
семь,  как Амур. Говорил, машиной можно возить людей. Говорил, можно канал
прорыть из Кизи к морю.  Мы старались,  железо искали...  Ради такого дела
ничего не жалко было.  А  теперь словно все забыто...  Вот так, —  покачал
головой Удога и задумался. —  Помню еще,  как брат Савоська на пароходе из
Николаевска в Бельго приехал.  Пароход был хороший,  бегал быстро, русские
сами построили его  на  Шилке.  Теперь пароходы из  других стран привозят,
собирают в Николаевске,  а Невельской говорил: «Можно бы своей силой здесь
корабли делать».  Пароход гремит,  дымит,  вся  деревня разбегается,  бабы
ребятишек хватают, в тайгу гонят. Люди на лодках выезжают, хотят в пароход
стрелять из луков.  А  Савоська стоит на мостике...  Люди наши как увидели
его — обомлели.
     Старик довольно засмеялся.
     — Я объяснил им,  какой пароход,  из чего сделан, сказал, что не надо
бояться. Я бы и сейчас мог таким делом заняться. Людям бы все рассказывал,
учил бы их... Повел бы экспедицию в тайгу или на море. Силы есть!
     Удога заехал к дочери, но гостил недолго.
     Возвратившись в  Бельго,  он  все еще вспоминал Невельского,  как тот
много работал и ничего за это не получал. Удога подумал, что и попу нечего
зря корыстничать. Он твердо решил не давать ему ничего за учение сына.


                           ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

     Мужики артельно строили баню. Бревна носили на руках в распадок.
     — Тимошка,  у тебя силы нету.  Такого бревна один не можешь сдержать,
спотыкаешься. Ну-ка, Пахом, подхвати, подсоби! — говорил Егор.
     Тимошка виновато кривился, тужился.
     — Не надорвись... Лучше не хватайся один.
     — Силин,  почему у  тебя  такое  прозвание? —  приставал после работы
Бердышов. — В шутку, что ли, дали?
     — Я откуда знаю!  Есть имя такое —  Сила.  Вот я —  Силин.  Бывает же
Иванов! Че ты вяжешься? А ты пошто Бердышов?
     — Кто-то из дедушек у  меня со старинным оружием воевал,  с бердышом.
Вот Кузнецов,  так понятно.  Сказывают, на Урале железо добывают, а у него
кто-то