ли в тайгу за хворостом, печь
разгоралась.  Старик и  дети усаживались у  огня.  Покпа чувствовал себя у
печки, как в тайге у костра. Он невольно доставал трубку и закуривал.
     Темнело.  Распятие в  алтаре  сверкало,  отражая  пламя  печи.  Покпа
рассказывал детям,  как  однажды черт  унес  у  тунгусов ребятишек,  хотел
зажарить их и съесть.
     Дети  жались друг к  другу.  Покпа,  желая развлечь ребят,  вспоминал
гольдские сказки, путая их с преданиями из Ветхого завета.
     — А когда я молодой был,  то мы ходили на Сунгари-Ула —  на ту речку,
где высокие каменные хребты.  Как увидим, что китайский купец майму гонит,
выезжаем на лодках,  кидаем стрелки.  Купца припугнем,  а  товар забираем.
Славное было время!  Я  много хунхузничал —  это  самое хорошее дело.  Вон
русский бог,  а  сбоку два хунхуза.  Бог хунхузов простил,  а торговцев не
простил. Я сам неграмотный, не могу правильно рассказать.
     Покпа задумывался. Конечно, если бы все, что говорит поп, было верно,
тогда бы ладно.  Страдания русского бога, его вражда к торгашам вызывали у
Покпы сочувствие.
     Покпа  сам  в  жизни  много  страдал.  Но  вот  в  этой  церкви сидят
ребятишки,  насильно разлученные с  отцами.  «Чтобы учиться,  как не  надо
страдать,  их страдать заставляют...  Бога к палке прибили гвоздями, а поп
за это с нас меха собирает. Как раз то делает, что бог, прибитый гвоздями,
делать не велел».
     Желая утешить ребят,  старик тут  же,  в  церкви,  давал им  всем  по
очереди пососать свою трубку.
     «Айдамбо из-за девки тут живет,  а я из-за него. И оторваться от попа
не может, —  размышлял Покпа. —  Мне бы только Айдамбо выручить, и тогда к
чертям отсюда, пусть хоть все ребятишки разбегутся».
     Покпа  надеялся,   что  после  свадьбы  Айдамбо  он  вместе  с  сыном
освободится от попа.  Но в надежде на лучшее будущее оба гольда, сами того
не замечая,  все крепче попадали в  кабалу к  попу и  к Ваньке Бердышову и
опутывали себя все новыми долгами и обязательствами.
     Вскоре поп  вернулся из  Бельго и  привез еще  шестерых мальчишек.  В
церкви ударил колокол.  На другой день в школе начались занятия.  Поп стал
учить детей грамоте и  счету.  На  первых порах грамота давалась ребятам с
трудом, но считать и писать цифры они научились быстро.


                                  * * *

     Наступила зима, и лед на Амуре окреп.
     Мылкинские гольды,  приезжая в Бельго, рассказывали, что в школе поп,
когда учит, бьет детей.
     Горбатый Бата плакал и собирался ехать к попу просить за внука.
     — Чем-то надо задобрить батьку, — говорил он.
     Гольды привыкли,  что при случае все тянули с них меха. Они полагали,
что  и   школа  открыта  с  целью  вымогательства,   чтобы  держать  детей
заложниками,  и  что  поп  будет бить и  терзать их  до  тех пор,  пока не
привезешь хороших подарков.
     Бата знал,  что подарок никому и никогда не вредит.  Сколько жил Бата
на свете,  сколько перевидал он разных людей,  а от подарков, если подарок
хороший,  никто не отказывался.  Если плохой —  бывало,  не брали, но меха
соболей и выдр всегда все принимали охотно. Бали, Падога, Бата решили, что
только подарками можно будет спасти ребятишек.
     Удога спорил с  ними,  досадовал на своих сородичей.  Он сам уговорил
гольдов отдать детей в  школу и  теперь желал доказать им,  что от  учения
ничего плохого детям быть не может.  Собственный его сын Охэ тоже учился у
попа.
     — Завтра же  коня  своего запрягу и  поеду на  Мылки, —  сказал он. —
Докажу, что там поп ничего плохого не делает.
     Осенью  Удога,  или,  как  называли  его  на  русский  лад,  Григорий
Иванович, купил лошадь, и это долго было предметом разговоров в стойбище.
     — Гольд лошадь завел.  Зачем Григорию лошадь? Ездить надо на собаках,
а не на звере.
     С  открытием почтового тракта Удога  отдал лошадь тамбовским мужикам.
На ней гоняли почту,  а Удога получал за это деньги.  Раза два в свободное
от охоты время старик сам ездил с почтой.