— Истинно, что клад.
     Аксинья — женщина мягкая, слабая, впечатлительная. У нее бледно-серые
глаза,  русые волосы и  широкое бледное лицо с  прямым длинным носом.  Она
была глубоко тронута,  что такая красавица, оказывается, полюбила ее сына.
За одно это девушка была ей по душе.
     — А  я-то гляжу,  парень стал охорашиваться.  Никогда с  ним этого не
бывало.
     — Верно, верно, — подтверждала Агафья. — Обходительный стал.
     — Видишь, девка-то молодец какая!
     Пока  бабы  судили и  рядили,  виновница их  разговора спала глубоким
утренним сном,  раскинувшись на Таниной постели за пологом. Таня прибежала
по холодку и растолкала ее.
     — Вставай... Иней на дворе. Тихо.
     Дуняша потянулась из-за полога к солнышку,  щурясь и улыбаясь сладко,
по-утреннему, во все свое румяное лицо.
     — Ну-ка, девки, живо! А то сейчас бичом, — молвил дедушка Кондрат.
     Бабка Дарья завела блины. Дуня стала разбирать свои узлы.
     — Тут у  меня и  гостинцы есть, —  она  раздала ребятишкам конфетки и
пряники. — Сама на баркасе брала... Мы малину сушим да сдаем на баркас.
     — Платье-то какое наденешь?
     — Нынче уж другое.  Вчерашнее-то в узел. Вот у меня синенькое есть. У
меня на неделю платьев набрано. Из материнских перешила да два ситцевых.
     — Сейчас нагладимся! — молвила молодая хозяйка.


                                  * * *

     Бабы разошлись.
     Аксинья напекла блинов.  Илья сидел за столом,  а мать с любопытством
приглядывалась к нему. Она была по-женски удивлена успехами своего сына.
     — Нравится тебе Дуняша? — ласково спросила она.
     Парень не ответил, наскоро закончив завтрак, выскочил из-за стола.
     Бормотова желала, чтобы Илья женился на красавице.
     — Мы всю жизнь мыкались в нужде,  а нынче в люди вышли.  Гляди, ладно
живем, —  говорила она мужу. —  Сами некрасивые уродились,  так пусть хоть
невестка красавица будет.
     — Верно,  надо нам  Ильюху женить, —  соглашался Пахом. —  Хватит ему
травить зайцев.  Если девка хорошая,  ждать нечего.  Спирьку-то я знаю, он
смирный мужик.
     — Да отдадут ли за нас? — молвил Тереха.
     — Татьяна-то  сказывает,  и  Спирька в  Илье души не  чает.  Ему  бы,
дескать, только охотник был хороший.
     Авдотье тоже хотелось, чтобы Дуня пришла в дом.
     «Я бы с нее все наряды по-новому, по-городскому перешила».
     Тереха  хотел  что-то  молвить несогласное со  всеми:  что,  мол,  от
красивых невесток в  семьях бывают несчастья,  но Пахом велел ему молчать.
Из всех людей меньше всего желал он слушать своего брата.
     После полудня в Уральское приехал поп. Он собрал хозяек.
     — Великое торжество наступает, —  говорил он,  сидя у  Кузнецовых под
образами,  и,  засучив  широкий  рукав  рясы,  размахивал своей  громадной
рыжеволосой рукой. —  Сегодня с пароходом прибывают к нам городские гости.
Храм божий откроется,  освятится.  Зазвенит колокол в безлюдных, неведомых
ранее пустынях.
     Поп  сказал,  что  после  освящения храма  будет  трапеза.  Он  велел
хозяйкам напечь к воскресенью мясных и ягодных пирогов и нажарить дичи.
     — Хорошо бы уток жирных и рыбы —  осетрины.  Вот отроковица-то хорошо
готовит,  я  знаю  ее, —  кивнул  поп  на  Дуняшу. —  Она  да  Татьяна еще
девчонками были, бывало, пекли вкусные пироги. Пусть поможет. А вы, мужи и
отроки, берите ружья и езжайте на охоту.
     От такой похвалы при всех бабах Дуня смутилась.
     — Зарделась,  как  маков цвет, —  кивая на  нее,  подтолкнула Наталья
Арину, та Агафью, а та Бормотиху.
     Аксинья улыбнулась и согласно кивнула головой. Она все время украдкой
наблюдала девушку. Здоровое красивое лицо ее, скромность, опрятное платье,
широкая в кости рука —  во всем была сила,  пригожесть. «Хороша!» — думала
она.
     После отъезда священника Пахом позвал Спиридона к себе.
     — Где мы попу возьмем рыбы да дичи? — сетовал он.
     — Парень-то у нас нынче трех медведей убил, — рассказывала Аксинья. —
Первого-то где ты убил? Как ты сказывал, речка-то?
     — На Додьге, —  недовольно отвечал Илья.  «Рядом живем, а мать до сих
пор не знает названия речки».
     — Вот, вот, на Додьге!
     — Погоди, об этом я скажу, — строго перебил жену Пахом.
     Илья  потупился.  «Зачем  выхваливают? —  думал  он. —  Больно  нужно
хвалиться!»  Он полагал,  что все и так должны знать и видеть,  охотник он
или нет.
     Спиридон радовался,  но  не  подавал  виду.  Он  чувствовал,  к  чему
клонится разговор.  Дуня прожужжала ему  уши,  какой Илья охотник.  Такого
зятя ему и самому хотелось.
     После обеда Дуня  и  Авдотья вышли погулять.  Илья  поехал на  охоту.
Девушки,  скучая, посидели на бревнах. Вышла Таня. Спели несколько песен и
разошлись по домам.
     На другой день явился Илья,  мокрый,  в изорванной одежде, с ножом за
поясом и  с  ружьем за плечами.  В  корме и на носу его лодки лежали груды
битых гусей и уток.
     — Где охотился?
     — На косе!
     — Че, Ильюшка, отличился?
     — На церкву набил, — гордо сказал парень собравшимся мужикам.
     — Еще  больше можно настрелять, —  вяло молвил Тимошка. —  Сейчас как
раз перелет.
     Женщины стали выбирать дичь из  лодки.  Под птицей оказались осетры и
тучный калужонок.