родню.  За разговорами о них Наталья,
казалось,  забывала свою  тяжелую беременность.  А  Егор  чувствовал,  что
судьба теперь уже не даст ему покоя никогда. «Только я обрадовался, собрал
хлеб —  сокровище свое,  чего желал столько лет.  И показалось мне,  что я
утвердился тут крепко и  как будто успокоился,  заботы о будущем отпустили
меня. Как вдруг эта весть издалека...»
     Мир людского горя открылся Егору. И он понял, что дремать ему нельзя,
что судьба гонит его вперед,  не дает отдыха.  «Одно наладил,  и  сразу же
дана мне новая забота».
     — Не зря мое сердце болело, — говорила Наталья.
     «Я вот все хотел чего-то», — думал Егор.
     — Мы-то ладно живем,  а они-то как? —  говорил он. —  Горя-то,  поди,
немало у  людей.  Диво,  поклон на Амур прислали!  Вот уж я  не ждал,  что
кто-то сыщет нас.  Конечно,  им охота знать,  как дошли, устроились ли. Им
тоже, поди, хочется на новые-то клинья.
     Чувствовал Егор, что Русь велика, а люди — как в одной избе.
     — Молва-то  людская...  Она не  зря идет, —  толкует дед. —  Расея-то
матушка  нам  весть  послала.   Дескать,  детушки  вы  мои,  родину-то  не
забывайте,  нас-то в лаптях. Мол, где вы там? А мы-то на старом месте... —
Старик прослезился. —  А  я-то думал:  мы ушли и  как стеной отгородились.
Гребень да степи, море да леса.
     — Всюду один народ тянется, — отвечал Егор. — Все одна Расея.


                                  * * *

     В деревне докапывали огороды. Егор готовился к осенней рыбалке, делал
бочата из  полых деревьев.  Улугу привез ему  новый невод.  Летом Кузнецов
купил на  баркасе пуд конопли и  отдал приятелю Улугушке,  чтобы связал из
нее невод.
     Над  росчистями —  осенний вид.  Снопы  хлеба,  снопы  льна;  вдали —
березы,  листья чуть  золотятся.  Красные гроздья рябины видны в  чаще,  и
большие  ягоды  шиповника как  яблочки  на  оборванных,  оголенных ветрами
ветвях.
     Не  плеснет рыба на  реке,  волна не  набежит.  Погода ясная,  сухая,
теплая. Слышно, как где-то далеко за лесом шумит горная речка Додьга.
     Мужики на желтой релке достраивали мельницу.
     Сашка-китаец тоже приходил помогать.
     — Видишь ты, как китаец чисто работает, — замечал Тереха. — В аккурат
старается.
     В обед с постройки все шли по домам.
     — И ты,  губернатор, подсобляй! — говорили мужики Ивану, проходя мимо
его зимовья. — Ленишься, гуран!.. Где опять пропадал?
     — Далеко не ездил.  Парохода жду.  Ко мне пароход не идет, —  отвечал
Бердышов. —  Я в город собираюсь.  У меня все дела запутались,  сижу думаю
день и ночь.
     — Как  гольд  на  корме, —  отозвался Егор,  напоминая Ивану  его  же
рассказы.
     Иван делал вид, что удивляется.
     — А у  вас быстро же идет работа.  Ну и расейские!  Оказывается,  все
могут сделать!
     Жара томит, звенят кузнечики, мошка стоит над селением.
     Из-за мыса выходит судно. Слышится песня.
     — Опять гонят невольников-то...  Люди  на  старых местах страдают без
хлеба и без земли. А народ добром на новое место не умеют подвинуть, вот и
гонят все невольников, — тихо говорит старик.


                          ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

     — А  Сукнов  знай  гвоздит  и  гвоздит.  Все  работает  на  Пахома! —
удивлялись мужики.
     Всякий свободный день солдат приходил к  Бормотовым и  помогал им  по
хозяйству.  Весной он  помог Пахому посеять,  потом ездил с  ним на покос.
Мужик привык к солдату,  считал его своим, сама солдатская рубаха казалась
ему  родной.  Пахом  полагал,  что  и  солдату  тоскливо  без  пашни,  без
крестьянской работы, и, как ему казалось, он понимал Сукнова.
     — Солдат-то нанялся, что ли, к тебе? — спрашивали соседи.
     — Парень молодой, о семье скучает, — отвечал Бормотов.
     — Верно! Этот не такой безобразник, как Лёнка.
     Солдаты посмеивались над товарищем.
     — Чего ты,  Андрюшка,  все шляешься в деревню?  Позарился на девку? —
спрашивали они.
     Андрею нравилась дочь Пахома. Она была некрасива — смуглая от загара,
в веснушках,  нос толстый,  волосы русые, в темных завитках на лбу, ладони
широкие,  шершавые.  На вид неловка,  грузна,  плечи широкие, могучие, так
что, глядя на них, чувствуешь, что у нее не девичья сила. Но, когда солдат
был  рядом,  некрасивое лицо  Авдотьи  яснело,  и  казалось,  кроткая душа
светится в  ее серых глазах.  Ни у  кого еще не видал Андрей такого живого
лица, такой ясности взора. Она как бы расцветала при нем, и Сукнов видел в
Авдотье то, что для всех было скрыто.
     И  в пахоту и на покосе часто случалось,  что солдат оказывался подле
Авдотьи,  и  они  помогали  друг  другу.  Солдату  доставляло  наслаждение
работать подле нее.  Тяжелым трудом своим он как бы выказывал ей внимание,
труд был  свидетельством глубины его  чувства,  серьезности намерен