етерпения:
     — Я поеду!
     — Нет, ты останься, — не пустил ее в лодку Егор.
     Все  население Додьги  высыпало на  берег.  Кузнецов быстро заработал
веслом.
     Подойдя ближе,  Егор и  Васька разглядели,  что огромная баржа битком
набита народом.  Слышался звон кандалов.  Волны ударялись в обшивку баржи,
могучее течение бурлило у бортов.
     Солдат-рулевой переложил правило и велел подымать из-за борта водяной
парус.  Баржа  замедлила ход.  Над  ее  бортом  видны  были  бритые головы
столпившихся каторжников.  С завистью,  тоской и любопытством смотрели они
на приближающуюся лодку.
     Егор подъехал стоя.  И  в том,  как стоял он,  и как ловко гнал лодку
одним веслом,  и как смотрел —  открыто,  зорко, — во всем была привычка к
свободной жизни.
     — Вольный-то и на Амуре живет, — переговаривались арестанты.
     На  Сибирском  тракте,  на  пересыльных  пунктах —  всюду,  где  были
каторжники,  все делалось медленно, и эта медлительность убивала человека,
тушила в нем всякие желания.
     И  когда арестанты шли,  они  шагали тоже медленно,  переставят ногу,
потом,  словно нехотя,  другую...  Времени было  много,  его  как-то  надо
протянуть, прожить подневольную каторжную жизнь. Торопиться некуда.
     А тут явился человек —  гонит лодку быстро,  сам торопится,  словно у
него жизнь короче, чем у других.
     — Давай  сюда! —  позвал один  из  арестантов,  плешивый,  с  испитым
лицом. — Родные наказывали тебе кланяться... Наказывали передать Кузнецову
Егору на Амуре, что живы и здоровы. Только Семка будто поломал ногу.
     Егор  подал  каторжному  хлеб  и   мясо.   Арестанты  с   тоскливыми,
болезненными лицами тянулись к нему через перила.
     — Сами пришли? — спросил пожилой каторжник.
     — Сами...
     Арестанты  вдруг  зашумели.   Егор  почувствовал,  что  эта  огромная
истомленная толпа живо отзывается на каждое его слово.  Едва он заговорил,
все стихли мгновенно.
     — Да как узнали, что мы тут? — спросил Егор.
     — Уж узнали, — ответил плешивый.
     — Уж  узнали! —  на  барже снова все оживились.  И,  как по  команде,
смолкли, ожидая слов Егора.
     Заговорил плешивый:
     — Выше  Хабаровки-то  казаки живут,  значит —  тебя  искать ниже.  За
Хабаровку заехали —  там воронежские.  Мы спросили их.  Вот они и сказали,
что пермяков на Мылки загнали...
     Егор  расспрашивал о  родных.  Каторжники слушали  весь  разговор  со
вниманием.  Всю  дорогу  занимала  их  судьба  неведомого  Егора.  Привет,
привезенный из  такого далека,  волновал всех.  Быть может,  во  встрече с
Егором каждый из  них видел другую,  желанную встречу.  Кто-то им передаст
привет с далекой, покинутой родины?
     — Ну, смотри, Егор, — продолжал плешивый арестант, — обратно пойдем —
накормишь... — Плешивый намекал на побег.
     Мгновение  стояла  тишина,   потом   вся   толпа  загрохотала.   Смех
каторжников был грубый, болезненный и громкий.
     — Ну, а ты как на новом-то месте?
     — Конвою чего-нибудь дай. Он баржу задержал, рупор давал скричать.
     Егор дал солдатам рыбы.
     — Ну, ребята, бежать будем, так работа у мужиков найдется!
     Арестанты опять захохотали. Смеялись и солдаты конвоя.
     — Сами с голоду не подохнут, так прокормят, — сказал унтер.
     — На мужиков всегда надежда.
     — У нас уж есть двое, — сказал Егор. — Живут в деревне у соседей.
     — Эй, эй, от борта! — крикнули с кормы.
     — Как тебя зовут-то? — спросил Егор.
     — Аким.
     — Куда вас теперь?
     — На Соколин остров.
     — Вот тебе, Аким, еще рыбы соленой.
     — Дай мне!..  Дай мне!.. —  потянулись худые руки.  Тощие,  желтые, в
серых  халатах,   со  злыми,  истомленными,  больными  глазами,  арестанты
заискивающе улыбались Егору.
     — От борта! — орал часовой. — Хватит, спускай парус!
     — Дай  мне!  Дай  солененького-то! —  молил  Егора какой-то  старик и
толкался по отходившему борту,  цепко хватаясь за него руками,  оттесняя с
силой товарищей. Он облизывал губы и глотал слюну.
     Егор подал ему последнюю рыбину.
     Вода  вдруг зашумела,  волны заплескались.  Егор  отвел лодку,  баржа
пошла.  Водяной парус в  огромной деревянной раме ушел под  воду.  Течение
быстрей погнало судно.
     Арестанты долго еще махали Егору.
     — Видишь ты, какой он!
     — Вольный, сам пришел...
     С тоской они смотрели на отплывающие далекие избы вольных поселенцев.
     — Хорошо на воле!..
     — Гляди, братцы, места. Замечай деревни!..
     Угрюмые, печальные лица теснились вокруг плешивого.
     На барже долго говорили про Егора и  радовались,  что нашли его и что
живет он ладно и  вольно,  счастлив,  видно,  завел пашню,  сына с собой в
лодку берет,  приучает мальца.  Мысленно входили в его жизнь и радовались,
как своему счастью.
     На корме завели тоскливую песню.


                                  * * *

     Егор и Наталья часто вспоминал