еще  одну  казенную  корову
продадут.  Еще другую корову убьют,  мясо казаку продадут в станицу и сами
кушают тоже.  Потом плот разобьют,  совсем нарочно сломают.  Пишут большую
бумагу,  такую длинную...  Так пишут:  наша Амур ходила,  был шибко ветер,
волна кругом ходи,  плот  ломай,  корова утонули,  кони  пропали,  наша не
виновата.  Это русска казенна дело...  Русский начальник в  большом городе
живет —  думай:  «Черт знает,  как  много плотов посылали —  все  пропало!
Переселенцы как-то  сами  жить могут без  корова,  что-нибудь кушать тайга
нашли». Начальник так думает. Его понимает: солдат машинка есть.
     — Что такое машинка?
     — Как что? Ну, его правда нету, обмани мало-мало.
     — Это мошенник, а не машинка.
     — Все  равно машинка.  Пароходе середка тоже  машинка есть.  Ветер не
работает,  люди не работают,  его как-то сам ходи!  Мало-мало обмани есть!
Все  равно машинка!  Люди  тоже  такой есть.  Начальник-машинка тоже есть.
Думай:  «Разве моя дурак, тоже надо мало-мало мука, корова украли, богатым
буду, а переселенцы там как-нибудь не пропадут». Вот такой казенна дело!
     — Откуда ты  об  казне так понимаешь? —  обиделся Федор не столько за
начальников, сколько за себя, что лавочник смеет подозревать и его в таких
же делах.
     — Моя,  Федор,  грамотный.  Все понимает,  не  дурак.  Начальников не
ругаю.  Русские начальники шибко хорошие.  Один-два люди плохой,  а другой
хороший, —  поспешил Гао тут же  похвалить русские власти,  чтобы избавить
себя  от  всяких неприятностей. —  Русский царь —  самый  умный,  сильный,
хороший:  его ума —  два фунта.  Моя царское дело понимаю.  Его птица есть
настоящая царская птица,  у  нее две головы есть,  ума шибко много.  Когда
советоваться надо,  царь  ее  спросит,  птица скажет.  Русский царь  шибко
сердитый,  людей военных у него много,  пушки есть большие, сколько хочешь
людей могут убить.  Наш пекинский царь тоже есть. Пекинский царь, как бог,
силы много.
     — Слышь,  а  вот у  меня поясница тоже ломит,  ноги мозжат...  Как ты
полагаешь, не дашь ли и мне луку-то?
     — Можно!
     — И муки. Ребята тоже прихварывают.
     Но  уловка Федору не удалась.  Торговец отпустил ему муки,  леденцов,
луку, водки, но все записал в долговую книгу.
     Как ни обидно было Федору брать в  долг то,  что другим давали даром,
но он ни словом не обмолвился.
     — Федор,  помни, —  говорил торгаш, — тут только Гао помогает. С нами
ссориться нельзя. Если мы помогать не будем — пропадешь. Так всем скажи.
     — Это тебя поколотили как  следует,  вот  ты  теперь и  стараешься, —
ответил несколько обиженный Федор. —  Все-таки ты, Ваня, русского человека
не знаешь! — расставаясь, сказал торговцу Барабанов.
     — Ну, как не знаю! — самоуверенно ответил Гао Да-пу. — Моя теперь сам
русский. Разница нету.
     Засветло Федор  вернулся в  Уральское с  твердым  намерением передать
больным в целости и сохранности все продукты, посланные торговцами.


                          ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

     Больной, вспухший Тереха лежал на лавке.
     — А где Пахом? — спросил Барабанов.
     — В стайке, — ответила бледная Аксинья, перебиравшая какие-то грязные
тряпки.
     — Не хотели должать,  да,  видно,  придется, —  сказал Тереха. — Надо
куда-то ехать.
     Вошел Пахом. Барабанов заговорил с ним:
     — Ты,  сказывают,  в Бельго собрался.  Не езди, я тебе и муки и крупы
привез,  луку.  Лавочник прислал.  Узнал,  что ты хвораешь, и прислал. Без
денег, даром...
     И  Федор  стал  передавать Бормотовым подробности своего  разговора с
Гао.
     Пахом заробел.
     — Нет, не надо нам, — вдруг сказал он, выслушав рассказ Федора, — бог
с ним... Уж как-нибудь пробьемся.
     — Чудак! Ведь он даром, как помощь голодающим.
     — Нет, не надо.
     — Не бери,  Пахом, —  подхватил Тереха. —  Не бери!  Как-нибудь цингу
перетерпим. И не езди... дорога плохая.
     — Их  обманывали,   обманывали... —  как  бы  извиняясь  за  мужиков,
заговорила Аксинья.
     Федор рассердился:
     — Да  ведь ты  только что  в  лавку собирался.  Как  же  так?  Сам не
лечишься,  поднять себя не  можешь и  другим лечить не даешься?  Что ты за
человек?  Возьми в толк! Мне-то как быть теперь? Куда эту муку? Я для тебя
старался, вез, к пасхе тебе желал угождение сделать.
     — Убей — не возьму! — стоял на своем Пахом. — Прощения просим.
     — Быть не может, чтобы даром! — суверенностью молвил Тереха.
     — Вот тебе крест!  Не  веришь —  съезди в  Бельго...  Не Хочешь даром
брать — пусть цену назначит. Мне какое дело? Человек просил передать.
     — Не поедем в Бельго: делать там нечего.
     — Да ты не бойся.
     — Вот  луковку возьму.  За  луковку ничего не  станет, —  ухмыльнулся
Пахом и с видимым удовольствием взял пару луковиц. — А муки не надо.
     — Гао обижается, что помощи не принимаем.
     — Нам такой помощи не  надо.  Мы  без нее проживем, —  твердо ответил
Пахом. —  Все равно теперь уж скоро весна.  Не знаю, сплав вовремя