рговец и  работник разбирали
их,  откладывая отдельно черных  и  желтых,  и  составляли пачки  штук  по
двадцать в каждой.
     «Ловко  придется,   скажу,  что  Ванька  против  них  задумал...  Вот
схватятся, — со злорадством подумал Федор. — Они у него все расстроят...»
     Гао  Да-пу  опять не  церемонился с  гольдами.  Все равно теперь меха
пошли.  Он что-то насмешливо говорил старому охотнику Ногдиме. Гольды то и
дело качали головами,  усмехались и переглядывались друг с другом. Заметно
было,  что они сочувствуют сородичу,  но остроумная речь торговца овладела
ими, и они понимают, что вряд ли Ногдима сумеет настоять на своем.
     Ногдима лишь изредка что-то тихо и неуверенно возражал. До сих пор он
представлялся Федору человеком твердым и  решительным.  Его плоское черное
лицо с острыми глазами,  в тонко изогнутых косых прорезях,  сильные скулы,
тонкие,   словно  крепко  сжатые  губы —   все  это,   казалось,  выражало
свирепость, упрямый, крутой нрав, уверенность в себе и в своей силе.
     Но  перед  торгашом  Ногдима  оробел.  Он  ворочал  мутно-желтыми,  в
кровавых  прожилках белками,  стараясь  не  глядеть  на  хозяина,  как  бы
чувствуя вину перед ним, и возражал все слабее и слабее.
     «Гольды некрепкий народ, — размышлял Федор. — Видно, Ванька Гао, чего
захочет, вдолбит им. Это надо знать и мне».
     Наконец гольд махнул рукой и с таким видом, словно соглашался на все.
Он отдал меха, вышел из толпы и уселся в углу.
     — Кальдука, иди сюда! — взвизгнул торгаш.
     Все засмеялись.
     Маленький выбрался из толпы.  Голова его дрожала. Улыбаясь трусливо и
заискивающе, он кланялся.
     Торговец протянул руку под прилавок. Маленький решил, что хозяин ищет
палку,  чтобы поколотить его,  и повалился на пол.  Лавочник вытащил пачку
табаку. Шутка удалась. Все оживились.
     Подскочил младший брат и поднял Кальдуку Маленького.
     — Что  ты?  Наша  помирился...  Больше ругаться не  будем! —  смеясь,
говорил Гао Да-пу по-русски,  а сам косился на Федора. —  Кальдука,  вот я
тебе этот табак дарю! Я тебе ничего не жалею.
     Федор сообразил,  что  все  это  говорилось для  него.  «Считают меня
заодно с Егором. Ну и пусть!»
     Торгаш закрыл долговую книгу. Гольды разошлись.
     — Ну  как,  ловко я  Кальдуку напугал?  Моя так всегда играй.  Только
играй... Моя никогда настояще не бей. Гольды зря говорят, что моя бей. Моя
их не бей. Моя их люби!
     — Наша  только  вот  так  всегда  играй, —  подхватил младший брат. —
Мало-мало шути, играй. Без пошути как жить? Нельзя!
     — Ну,  Федора,  как думаешь,  почему Егор не приходит? —  спросил Гао
Да-пу. —  А?  Он разве помириться не хочет?  Разве можно так жить? Друг на
друга надо сердиться, что ли? Убить, что ли, надо? Так будет хорошо?
     Как  Федор и  предполагал,  лавочник искал в  нем  своего заступника,
выговаривая обиды,  просил о  примирении и  о  краже  соболя уже  более не
поминал. «Теперь он не упрекнет меня! Отбил ему Егор охоту! Ай да Егорий!»
     Приняв вид очень озабоченный, Гао спросил, как живут переселенцы.
     — У нас Тереха и  Пахом,  братки с  бородами, —  говорил Барабанов, —
знаешь, которые муку брали?
     — Знаю, знаю.
     — Ну вот, чуть не помирают. Цинга их свалила.
     Торговец изумился.
     — Ну,  конечно!  И сами виноваты.  Ведь вот ни у нас,  ни у Егора нет
цинги. Старик у Кузнецовых прихварывал, да вылечился.
     Гао Да-пу о чем-то поговорил с братом.
     — Ладно, —  обратился он к  Федору. —  Мужики Пахом и  Тереха болеют.
Пошлю больным людям муку,  крупу, у меня чеснок, лук есть. Мужик будет лук
кушать,  и цинга пройдет.  Мы совсем не плохие! Что теперь Егор скажет, а?
Зачем его так дрался?  Мы правильно торгуем. Людей жалеем, любим. И скажи:
денег не  надо.  Совсем даром! —  в  волнении и  даже со  слезой в  голосе
воскликнул торгаш. — Моя сам русский!
     Работник принес луку,  чесноку и муки.  Несмотря на весеннюю пору,  у
Гао еще были запасы в амбарах.
     — Федор,  вот мука. Тимошкиной больной бабе тоже дай. Баба пропадет —
русскому человеку тут, на Амуре, жить трудно.
     Торговцы приготовили к отправке в Уральское целую груду припасов.
     — Только смотри, Федор, это дело не казенное, надо хорошо делать.
     — Как это не казенное? — насторожился Барабанов.
     — Не знаешь,  что ли?  Казенное дело такое.  Солдаты плот гоняй,  там
корова,  конь для переселенцев.  Солдат говорит:  «Наша бедный люди: денег
нету,  давай корову деревню продадим!»  Пойдут на берег —  корову продают.
Деньги  есть —  водку  купят,  гуляют.  Потом