| |
ют, что мы
через это вовсе сопьемся...
— Кто неграмотный, так и не знает, пост ли, кто ли... — заговорил
Сильвестр, которому хотелось выпить. — Верно, вот я, к примеру, я и вовсе
не знаю, что сегодня вторник, а что в воскресенье пасха, откуда мне знать?
Чего с меня возьмешь, темный — и все тут. Хоть от кого отоврусь.
— Гольдам на Мылке церковь хотят построить, а русским нет, — говорил
Спиридон. — Это что такое? А мы как? Инородцам церкви, а мы в темноте...
— Это уж как водится. У гольдов меха, с них попы наживаются, — сказал
Спирька.
— Давай нарочно в пост напьемся и гулянку устроим, — сказал
Сильвестр, — а попу скажем, что ошиблись, не знали, когда пасха.
— Кхл... кхл... просчитались!
— Верно. Им, может, совестно будет!
— За этим должон поп смотреть, а его нету. Пусть нас господь накажет,
зато видно будет, как мы страдаем.
— А то маленько еще поживем и одичаем.
— На Ваньке Бердышове и так уж шерсть растет.
— Уж дивно вылезло.
— Тигра и тигра: пасть позволяет!
— Вот только что пасть поменьше.
— Митька, лови курицу, кабанина надоела. Или девчонок позови, они
хорошо поют, — обратился отец к Тане. — Митька! Наша гармонь у
Овчинниковых. Живо! — шумел Родион. — Скажи: ко мне исправник едет.
Но Петровна не позволила созывать девушек, уняла мужиков, не
разрешила им устроить гулянку.
— Вот поп те узнает, проклянет, — ворчала она.
— Пущай проклянет: Ванька уж и так давно проклятый.
— Поп ученый человек, он все поймет... — пытался возражать Спиридон.
— Гуляй, Мишка, ее не слушай, баб черти придумали. Дергай, запевай
забайкальскую! Митька, дуй за Овчинниковыми, пущай принесут спирту, у них
в амбаре есть. Э-эх!.. Эх, ты!..
С этого дня Родион и Иван загуляли. Бердышов остался в Тамбовке на
праздники.
В первый день пасхи на широкой, недавно протаявшей лужайке, на
берегу, между Горюном и избами, мужики, парни и девушки играли в
«беговушку».
Иван, причесанный, в одной рубахе, без картуза, поплевывал на обе
ладони, перекладывая с руки на руку длинную жердь, и подмигивал
белобрысому Терешке Овчинникову, державшему в руках тугой и тяжелый, как
камень, маленький кожаный мяч.
Бердышов был трезв, но прикидывался подвыпившим и потешал всех.
Терешка подкинул мяч. Жердь со страшным свистом пронеслась у самого
его носа, не задев мяча. Иван, видно, и не собирался бить по мячу, а хотел
напугать Терешку. Тот обмер и побледнел. Иван пустился бежать. По нему
били мячом, он увернулся, кто-то из бегущих навстречу с силой пустил в
него перехваченный мяч. Иван прыгнул, как кошка, схватил черный ком в
воздухе и с размаху на бегу врезал им по брюху бежавшего навстречу Родиона
так, что слышно было, словно ударили по пустой бочке.
Все захохотали.
Родион пустился за Иваном с кулаками. Все бегали, мяч летал в
воздухе.
В другой раз Иван так ударил, что мяч ушел чуть ли не, за Тамбовку; и
пока за ним бегали; Иван успел вернуться на место.
Терешка, когда ему приходилось подавать мяч, теперь отступал
подальше, даже если бил и не Иван.
К обеду, раскрасневшиеся, веселой шумной толпой гости вошли в дом
Родиона.
— Что в этой книге, дядя Ваня? — спросила Дуня у Бердышова.
— Стихи!
— Видишь ты! О чем же?
— Мне сказали: «Читай». Я купил книги, — говорил Иван. — Буду потеть
вместо тайги... Городские любят, когда складно сложено. Кто влюбится,
читает своей... Вот смотри, вырастешь, ищи себе грамотного...
Он стал читать стихи ей и Татьяне. Стихи были про любовь и разлуку.
Вечером в избе Родиона собрались соседи. Женщины — празднично
разодетые, в белых кофтах с расшитыми рукавами. Худенькие, приодетые
девчонки в сарафанах сидели на лавке.
— Бабы наши ожили на Амуре и осипли на рыбалках, голосу ни у одной не
стало, — говорил Родион.
— А девки хорошо поют, — оказал Сильвестр. — Еще рыбу не ловят!
— У нас невесты еще не выросли, — пояснял Родион. — Есть из
новоселок, а наши еще маленькие, но поют хорошо.
— Мы сами еще молодые! — подхватил Спирька.
— А подрастут, можно сватать, — добавил Родион. — Находи нам женихов
хороших. Только бы не бандистов. Ищи загодя!
Грянула гармонь. Девчонки затянули песню.
— Петровна, у тебя ладный голос, подтягивай!
— Гуляй, кума!..
— Девчонк
|
|