валили лес и пришли голодные и уставшие.
     — Томит солнышко-то, — сказал Силин.
     — У  меня аж  в  ушах звенит, —  подтвердил Санка,  снимая вымазанную
смолой куртку.
     — Солнце-то здесь теплое,  а у нас об эту пору так не греет.  Кабы не
ветры, тут бы уж весна была.
     Агафья подала сухари и  чугунок мелкорубленого мяса  кабарги.  Следом
появился горшок каши и свежая рыба,  добытая Санкой на махалку.  С пищей у
Барабановых за последнее время стало получше.  Федор,  охотясь с Савоськой
за Амуром, подстрелил кабаргу. Санка поймал на свой самострел соболя, а на
третий день промысла Федор взял лису.
     Санка  и  Тимошка доедали чумизу,  а  Федор  глодал кабаржиные кости,
когда в землянку вошел Бердышов.  Барабанов стал подробно рассказывать ему
о своей удачной охоте.
     — А ты коня у кого ставил, покуда промышлял? — спросил его Иван.
     — Григорий Иваныч,  дай ему бог здоровья,  позаботился. Кормил, шубой
его на ночь укрывал, доху не пожалел на коня.
     — Ты в лес с Савоськой ходил?
     — С ним.
     — Это охотник так охотник!
     — А  у  нас,  дядя Ваня,  почта ночевала, —  блеснул светлыми глазами
Санка, давно ожидавший очереди что-нибудь рассказать. — У них вчерась конь
в тростнике подох. Мы с тятькой шкуру с него сымать поедем.
     — Ну-ну, охотник, отцу зверей добываешь, — потрепал Бердышов Санку по
русым вихрам.
     — Он на свой лучок соболя-то поймал.
     — Молодец!  Ну,  будь здоров покуда,  Федор Кузьмич,  заходи вечерком
ханшин пить,  обо всем с  тобой и потолкуем, —  и,  подмигнув Санке,  Иван
вышел.
     К вечеру снова началась метель. Под вой ветра в русской печи Бердышов
поведал Федору о  своей беседе со старыми гольдами в  Мылках.  Слабо горел
жирник,  освещая  вымытые  добела  плахи  и  деревянную тарелку с  соленой
черемшой.
     — Пообижались на  нас эти гольды.  Сказывают,  нет покоя.  Стал я  их
допытывать,  какой же  им  ущерб от  нас.  Допытал! —  Федор насторожился,
полуоткрыв рот  и  перебирая пальцами темную бороду. —  Да-а, —  продолжал
Бердышов. —  Они мне все сказали.  Я не поверил сперва.  «Как? —  думаю. —
Быть того не может,  чтобы сосед обворовал ловушку у  гольдов».  Нет,  они
стоят на своем.
     Анга поправила жирник,  ушла в угол.  Собаки скреблись в дверь.  Иван
поднялся и  впустил их  в  избу.  Они  вбежали жадной измерзшейся ватагой,
стуча когтями по гладким половицам.  Отряхивая куржу и  снег,  слабо урча,
разбрелись по  избе  и  стали  укладываться вокруг  стола.  С  вожделением
поводили они  узкими  острыми  мордами,  судорожно позевывая и  пощелкивая
пастями от голода.  Эти могучие, выносливые псы никогда не были сыты. Живя
в вечном страхе перед побоями,  они не жаловались громко на свой голод,  а
терпеливо и  долго  ждали,  когда  кинут им  кусок юколы,  и  лишь  слабым
подвыванием,  полным  тоски,  выдавали свои  желания.  Иван  не  кормил их
досыта,  чтобы они были спорей на работу и злей. При нем они и грызлись-то
потихоньку и терпели друг от друга быстрые укусы в морду и за уши.
     Федор недолюбливал эту мохнатую стаю и с опаской огляделся, когда псы
обложили его со всех сторон, словно зверя в берлоге.
     — Провалиться мне на месте, —  хитро и  жестко улыбался Иван,  и углы
его  губ  дрожали, —  а  чего  я  гольдам пообещал,  исполню!  Отучу  вора
воровать. Теперь никто во всей округе чужого не тронет. Своим судом станем
судить,  хоть  брата родного за  такое дело,  душа из  него вон,  собаками
затравлю.
     Такие разговоры Бердышова перепугали Федора не на шутку. Его начинала
колотить дрожь. На свою беду, он понимал, что растерялся и ничего не может
придумать,  чтобы как-нибудь вывернуться.  Иван  тоже все  ходил вокруг да
около,  и тем неприятней становилось Барабанову,  что он и в толк не брал,
добивается от  него чего-нибудь Бердышов или задумал устроить ему какое-то
страшное наказание. Федор хотел было уйти домой, но Иван не пустил его.
     — Угощаться будем, сиди, что тебе не сидится? Еще чаевать будем.
     Серый вожак, словно сговорясь с хозяином, каждый раз, когда Барабанов
пытался подняться с  лавки,  скалил  пасть  и  начинал злобно  хрипеть.  В
полутьме под столом и сзади, за лавкой, куда бы Федор ни поглядел, повсюду
белели клыкастые собачьи морды.
     — Оказалось,  что варнак этот живет у  нас,  на  Додьге, —  продолжал
Иван.
     В печи страшно взвыл ветер, словно там кто-то томился.
     — О господи, господи! — вздохнул Федор, озираясь по сторонам.
     — Этого у  нас еще никогда не бывало,  чтобы охотник у  охотника взял
добычу.  За это у гольдов суд. Выкуп берут с вора: котлы, халаты, ружье. А
у русских за такие штуки —  пуля.  Смерть,  паря! —  сказал,  как отрезал,
Иван.
     У Федора лязгнули зубы от страха.
     — Догонят,  к  лесине  поставят и  пристрелят.  И  сам  пропадешь,  и
детушкам позор на всю жизнь.  Они-то виноваты ли? Скажи ты, Кузьмич, Санка
твой, к примеру? — продолжал Бердышов.
     — Иван  Карпыч! —  вдруг  в  голос  взревел Барабанов. —  Не  погуби,
помилуй!.. Это я соболя у гольдов взял! — кинулся он на колени.
     Вожак,  злобно  скурносившись,  рванулся,  чтобы  цапнуть обнажен