Иван
вытянул  к  очагу  ноги  и,  облокотившись,  прилег  на  сохатиную  шкуру,
служившую Родиону подстилкой.  На  низком потолке из корья пятнами мерцали
отблески пламени.  Дым  от  очага  тянуло в  отверстие крыши.  Балаган был
дырявый, но от большого огня и от сытного обеда охотникам стало так тепло,
что  Родион,  подсев  к  Ивану,  скинул куртку и  остался в  одной  легкой
рубашке.  Собаки,  уничтожив остатки пищи,  тесней  прилегли к  охотникам.
Родион еще подкинул в  огонь смолистых лиственничных поленьев.  На  минуту
показалось,  что  очаг  угасает,  но  вскоре  поленья разгорелись,  начали
стрелять искрами в потолок и в стороны, пламя вспыхнуло еще ярче.
     — К сохатому подходить надо с тыла.  Он, когда идет, поворачивается и
ложится головой сюда же, откуда шел, и замечает под ветками твои ноги. Это
охотник должен знать.  Должен сбоку скрадывать его. Он, откуда шел, туда и
смотрит.  А  подходить надо с тыла и сбоку.  А когда подкрался,  пали —  и
все...  Беда, — неодобрительно покачал он головой, вспоминая свою утреннюю
встречу с лосем. — Ка-ак он дунет в чащу, даже тайга загудела.
     — Тебе  на  ночь  дрова  рубить? —  вдруг  весело  воскликнул Родион,
подмигнув Ивану.  Он  понял,  что Бердышов никаких тайн ему не откроет,  а
лишь зря будет говорить. —  Иди ищи сухую листвянку, —  и он потянул Ивана
за ногу, обутую в унт.
     — Эй, ты, обожди, куда тащишь...
     — Кхл-кхл, — скалил зубы Родион.
     Он  стянул Ивана со  шкуры на валежник и  сам улегся на брюхо боком к
огню.  Иван,  в свою очередь, потянул его за ноги. Мужики разыгрались, как
ребята, стали мять друг друга и возиться на шкуре, перепугали собак и чуть
не  свернули балаган.  Иван свалил Родиона чуть не на очаг и  подпалил ему
бороду,  а  Родион ловко сдернул у  него с  левой ноги унт  и  выбросил из
балагана далеко в  снег.  Ивану  с  босой ногой пришлось лазить по  рыхлым
сугробам. Собаки опередили его: Смелый притащил обутку.
     — Как  медведи  в   берлоге,   расходились.   Ну,   будет,   будет! —
возвратившись в балаган,  предупредил Бердышов,  видя, что у Родиона опять
заиграли глаза. — Ты здоровила какой, как амба*, верткий, хвоста только не
хватает, а то бы я тебя за хвост.
     _______________
          * Слово «амба» имеет два значения: злой дух и тигр.

     Шишкин все же вцепился Ивану в ляжку,  но тот вырвался, схватил топор
и убежал из балагана рубить дрова.
     Дважды  принес  он  по  большой охапке и,  уложив их  у  входа,  стал
готовиться ко сну.
     Родион  притих  и  задумчиво  смотрел  на  пламя,  почесывая  толстый
угреватый нос.
     — А что,  Родион, —  спросил его Бердышов серьезно, —  ты с  соседями
дружишь?
     — С какими соседями? С русскими али с гольдами?
     — С  горюнскими.  Ты сказал мне,  что они тебе друзья.  Видишь,  наши
гольды сказывали мне, что в Мылках был недавно маньчжурец Дыген. Не слыхал
ты? А оттуда он будто проехал к вам на Горюн.
     — Как же! Это я знаю, — нахмурил Родион брови.
     — Гольды божатся, что он их опять грабит.
     — Да ну-у?..  Скажи,  пожалуйста!  Ах,  язви его в душу! — воскликнул
Родион.
     — Как бы  отсюда отвадить?  Разоряют они гольдов,  портят их.  Покуда
этот Дыген где-нибудь поблизости,  гольды сами не свои.  А начальство наше
пропускает. Зимой сидят они у себя в Софийском, жарят в карты, водку пьют,
а лед пройдет,  приедут на пароходах и начинают кричать.  Нет того,  чтобы
нойону хвост прищемить.  Теперь маньчжурец с  товарищами,  как  я  слыхал,
пошел нартами на Горюн.  Там им раздолье.  А  с  Горюна по озерам пойдет к
тунгусам.  Поймать бы  этого Дыгена! —  вздохнул Иван,  залезая в  меховой
мешок. — Я давно на него зуб точу.
     Закрыв глаза,  уставшие за  день от напряжения,  он стал рассказывать
про свою ночную встречу на Амуре.
     — Был я хмелен, мы в Бельго у китайцев водку пили. Я в потемках-то не
разглядел, кто едет. Если бы знал верняком, что это был кривой маньчжурец,
я бы сгреб его и отвез в Софийск, душу бы из него вытряс.
     — Вот ты  мне что скажи:  почему опять Дыген сюда ездит?  Ведь он  уж
стар, ему бы дома на печке сидеть.
     — Дыгену туго приходится.  Он в карты играть любит. Продуется в пух и
прах, все проест, пропьет и едет на русскую сторону за мехами.
     — Старый кот, по горшкам ловко лазает!
     Охотники еще  немного  потолковали,  и  вскоре  в  балагане наступила
тишина.  Изредка  лишь  слышно  было,  как  рушилась в  очаге  подгоревшая
головешка да измученные собаки вздрагивали и  стонали во сне.  Очаг угасал
понемногу. Становилось темно.
     Шишкин заворочался в своем мешке.
     — Ты не спишь, Родион? — поднялся вдруг Иван.
     — А что?
     — Че-то тебя спросить хочу, выглянь.
     — Ну, чего тебе? — приоткрылся взлохмаченный тамбовец.
     — У тебя, однако, дружки-то среди гольдов есть?
     — А тебе на что?
     — Ты знаешь,  каких Дыген с озер соболей вывезет: черных-черных, один
к одному.  Таких нет у нас.  Он через озера да через хребты пройдет, везде
побывает и на Амгунь сходит.  Соболя там якутские.  Пойдет он обрат