Его   большие  уши   задвигались. —
Кхлы-кхи-кхи-кхи, —   не   разжимая  крупных  желтых  зубов,   издавал  он
сдавленные, хриплые звуки.
     — Подхожу я к нему,  лежит он на боку,  глазами моргает. Шерсть-то на
хребте прямая, стоит, а я думал, бок. Как выстрелил, а он ка-ак вскочит...
     — Кхл-кхл-кхл, — смеялся Родион.
     — Я между двух лип сжался. Не знаю, как остался жив. Маленько он меня
рогами не саданул. Истинная правда!
     На большом огне ужин сварился быстро. Охотники уселись возле котелка,
хлебая варево деревянными ложками.
     — Ну, как твои пермские новоселы, живы-здоровы? — спросил Родион.
     — Как всегда. Покуда баба да старик оцинговали.
     — Ну,  это еще полбеды.  Наши-то,  вятские,  которых за протоку нынче
населили, почитай что все цингуют. И что эта цинга на них наваливается, не
пойму. Наши старухи им бруснику и клюкву таскают. Им теперь хорошо: есть к
кому за помощью обратиться. А каково нам было? Как пришли да оцинговали, а
ни помощи, ни совета спросить не у кого. К гольду, бывало, придешь, так он
и  денег не берет,  не понимает их,  а  дай ему тряпочек.  А  хлеб пожует,
пожует, да — тьфу! — выплюнет его.
     — Наши-то лес очищают,  пашни станут на релке пахать и на острове. На
них глядя, я тоже запашу.
     — Без коня-то? — ухмыльнулся Родион.
     Иван  ничего  ему  не  ответил и  только пошевелил лохматыми бровями,
словно собирался напугать Родиона, но потом раздумал.
     — А зверей-то промышляют они? — спросил Шишкин.
     — Помаленьку!  Не знаю, скоро ли привыкнут. Они сказывают, что раньше
этим занимались у себя на старых местах.
     — Конечно,  сперва-то трудно. Вон наши вятские! Нашли берлогу в горе.
У всех кремневки,  да была еще пешня.  Они ее накалят — да в берлогу. Пока
несут, она остынет. Медведь убежал — ни одна кремневка не выпалила.
     — А ты уж обжился на Амуре, не вспоминаешь свою Расею больше?
     — А чего мне ее вспоминать?  Как мы с отцом помещику да соседям землю
обрабатывали да из кабалы никогда не выходили?  Да веники помещику ломали,
он  нам по  десять копеек платил.  Нищему-то  чего вспоминать?  Я  тут как
родился. Тут место лучше, чем там.
     После  ужина  Шишкин  стал  выпытывать у  Ивана,  каким  способом  он
неслышно подкрадывается к  сохатому на близкое расстояние.  Все тамбовские
охотники считали Ивана человеком, знающим тайны тайги.
     — Это надо уметь, —  уклончиво отвечал ему Иван. —  Ты  попробуй сам,
своим умом дойди.
     — Откроешь, как скрадывать, я тебя, Иван Карпыч, уважу. Ну, сказывай,
как скридаешь?
     — А тебе какое дело? — полушутя ответил Бердышов.
     Впрочем,  если бы Иван Карпыч и захотел, он, пожалуй, вряд ли смог бы
толком рассказать,  как он подкрадывается к  сохатому.  Тут во всем:  и  в
умении определить,  где и  как лежит зверь,  и в умении подобраться к нему
тихо и  быстро из-под ветра,  и  в  каждом движении была у него выработана
звериная же сноровка, которую он мог выразить лишь приблизительно.
     — Ну,  ты чего рассерчал?  Словно третьяк*,  на меня глядишь! Истинно
третьяк и третьяк, лоб позволяет и взгляд тоже.
     _______________
          * То есть трехгодовалый медведь.

     — Сам-то ты третьяк, шаман, — недовольно ворчал Родион.
     — Башка у тебя крепкая,  как камень, — шутливо сказал вдруг Иван. — Я
когда-то  видал,  как богатые монголы с  тоски башками стукаются.  Сидят в
юртах —  жирные, поперек себя толще, чумные от безделья, нажрутся баранины
и давай.  Башки здоровые, как треснутся друг об дружку, как орехи колют. —
Иван, подсев к Родиону поближе, вдруг изо всей силы стукнул его своим лбом
по голове.
     Шишкин загоготал, поймал Ивана за руки и, размахнувшись головой снизу
вверх, угодил ему затылком в висок.
     — Ну,  синяк посадил! —  еле вырвавшись,  ухватился Иван за голову. —
Твоей башкой дрова колоть или  свайки у  гольдов под  амбары забивать.  Из
такой башки и  дума  не  выйдет!  Больно! —  по  своей привычке хитрить он
разыгрывал из  себя  побитого. —  А  ты  что  думал,  когда один  сидел? —
отталкивал он наседавшего Родиона.
     — А что? — Родион остановился на коленях. — Одному-то, поди, тоскливо
иной  раз, —   признался  он  и,  ободренный  шутками  Ивана,  снова  стал
подбираться к нему.
     — Ну,  не  лезь,  вали,  вали!  Убьешь еще. —  Иван  шлепнул тамбовца
ладонью по лбу. — Разъярился, как тигра... Ну, слушай, я тебе про сохатого
скажу, — заговорил он, видя, что обида у Родиона прошла. — Это надо знать,
как скридать сохатого.  Много я  и сам не знаю.  Скридаю,  как могу. —  Он
набил  в   трубку  табачных  листьев  из  Родионовой  коробки  и   глубоко
затянулся. —  А как скрадывать,  ты спроси у тестя моего Григория, он тебе
скажет. Он это понимает лучше меня.
     После горячего мясного ужина табачный дым  завеселил охотников.