гребнях волн.  Река
стихала,  она катилась тихо и мерно —  мутная,  набухшая,  бескрайная, как
море, уходившая в безбрежную даль, сокрытую туманами и дождями.
     Мимо  берега,  переворачиваясь с  боку на  бок,  проносились огромные
голые лесины,  коряги,  карчи,  щепы —  остатки деревьев, разбитых невесть
где, вынесенные горными речками в половодье.
     Повсюду плыли комья усыхающей белой пены, накипевшей в непогоду; и от
множества подобных предметов ширь реки становилась еще явственней,  глубже
и грозней.
     Ветер  не  хотел  стихнуть  совсем  и   временами  налетал  с  силой,
рассыпаясь  по  воде,  разводя  мелкую  зыбь  и  обдавая  сырой  прохладой
собравшуюся у  плотов толпу.  Народ кутался кто во что мог,  мужики и бабы
ежились,  а босые ребятишки приплясывали, как ямщики на морозе, или стояли
на  одной ноге,  отогревая другую под штаниной,  либо сидели на корточках,
накрывшись зипунами.
     Трудно было предсказать,  как разойдется погода.  Вдруг на миг-другой
сквозь расползшееся облачко проглядывало солнце и,  словно для того, чтобы
подразнить иззябших  за  ночь  переселенцев,  пробегало  по  ним  веселыми
лучами; подставив под солнце голую руку, сразу можно было ощутить, как оно
жарко  палит,  несмотря на  ранний час.  То  вдруг  облака темнели,  ветер
налетал откуда-то  со  стороны другого берега и  приносил с  собой  частые
брызги далеких ливней.
     На  берегу,  подле  плотов,  собралась порядочная толпа.  Староселы и
остающиеся  переселенцы  вышли   проводить  отплывающих.   Однако  уральцы
некоторое время никак не  могли решиться,  стоит ли  плыть дальше в  такой
день.  Некоторые говорили: коли быть непогоде, то не лучше ли переждать ее
в   деревне,   чем  отстаиваться  где-нибудь  на  диком  берегу?   Казаки,
сопровождавшие плоты,  стояли за то, чтобы плыть, и говорили, что выгоднее
хоть сколько-нибудь пройти дальше,  пока позволяет погода,  чем  стоять на
месте.
     — На этот Амур и в ясный-то день надежды нет.  Все тихо,  покойно,  а
сядешь в лодку, доедешь до середки — он забушует, и не знаешь, как обратно
доберешься. Чего зря погоды дожидать.
     На  берег вышел чиновник,  ночевавший в  избе  у  старосты.  Это  был
плотный,  скуластый сибиряк  с  жесткой складкой у  губ  и  живыми  серыми
глазами.  Сплав  подчинялся ему  по  всем  правилам  воинской  дисциплины.
Оглядев реку и  потолковав со стариками,  он приказал казакам отваливать и
отправился на свою лодку.
     На  берегу  засуетились и  забегали озабоченные мужики  с  шестами  в
руках.  Заголосили бабы.  Тем  горше было  расставание,  что  вятские были
последними  российскими спутниками  уральцев.  Дальнейший путь  предстояло
совершать им одним.
     Старики на прощанье перецеловались, все кланялись друг другу в пояс и
желали  благополучия на  новоселье.  Наконец  отплывавшие  разместились на
паромах, с лодки чиновника послышалась команда лоцмана, уральцы взялись за
шесты,  лязгнули ими о  каменистое дно,  и  плоты тронулись.  Черная толпа
провожающих, махая платками и шапками, расползлась по косогорам берега.
     — От  мыса-то  тут  коса пошла,  ты  гляди в  оба! —  кричал чернявый
старосел-вятич казаку-лоцману, шагая по берегу вровень с головной лодкой.
     Казак стал отводить лодку от  берега.  На паромах откладывали шесты и
брались за греби, как тут называли весла.
     — Ну,  Христос с вами, детки, — крестил проплывавшие паромы седой как
лунь  дед  из,  остававшихся вятских новоселов. —  Ищите себе  земельку да
окореняйтесь.  И дай вам бог, дай бог! — бормотал старик, и слезы катились
по его темным морщинам.
     Егору Кузнецову с переднего парома стало хорошо видно всю деревню.  С
вечера —  приставали к берегу в сумерках —  он не разглядел ее хорошенько.
Теперь вся она была перед ним как на  ладони.  И  как бы  для того,  чтобы
повеселить Егора,  в  облаках образовалась пройма,  сквозь нее  заголубело
небо, поток ярких радужных лучей брызнул на невысокие холмы и зазеленил на
их склонах поля и огороды.
     Видно стало,  что деревенька ладная.  Свежерубленые розоватые избенки
ютились по склонам.  Ближе к  реке виднелись слепые бревенчатые амбарушки,
построенные на свайках,  но свайки эти были гораздо короче и толще,  чем у
гольдов.  Видимо,  у вятских было что в амбары складывать.  Подле домов ни
деревца,  ни куста, словно тут испокон веков стояла безлесая и от этого на
вид  безрадостная сибирская деревня.  Лес поблизости мужики вырубали,  как
злого врага.  И  в  самом деле,  от леса тут жить надо подальше —  из него
мошка тучами.  Ближние увалы были скрыты низкими облаками, и казалось, что
кругом деревни сплошные поля  и  огороды.  Родной вид  их  радовал Егора и
укреплял в нем надежду на новую жизнь.
     — Вот же окоренились люди-то, — как бы отвечая сам себе, вымолвил он.
     — Вестимо, — отозвался с другой греби темнобородый Барабанов и кивнул
на деревянные кресты на прибрежном холме. — Сколько корней-то пущено!
     Дед Кондрат снял шапку и перекрестился.
     Солнце  скрылось,  и  небо  плотно  затянуло  серыми  облаками.  Вода
заплескалась о паромы, ветер обдавал гребцов брызгами разбитых волн.
     Сплав теперь состоял всего из  трех плотов.  Впереди шла крытая лодка
чиновника.  Двое  забайкальцев в  халатах и  в  мохнатых папахах сидели на
веслах.  На  корме  правил  лоцман  сплава —  шилкинский  казак  Петрован,
переселившийся недавно из  Забайкалья на  Средний Амур.  Ветер  трепал его
неподпоясанную широкую красную рубаху и  хлопал ею,  как парусом.  Изр