догадывался, что
он взял соболя из чужой ловушки.  О том,  что делают додьгинские новоселы,
лавочнику подробно  доносили его  покупатели —  мылкинские гольды,  соседи
уральцев. Недавно брат Гао, толстяк Васька, был в Мылках, и тамошний богач
Писотька Бельды жаловался,  что у  него в тайге кто-то разорил самострел и
украл  соболя.  Охотники ходили по  следу  воришки и  достигли додьгинской
релки.  Подходить к землянкам они не решились,  но, возвратившись к себе в
Мылки,  поклялись при  удобном случае отомстить новоселам за  все  обиды и
утеснения, причиненные им в эту осень и зиму.
     Бердышова ни гольды, ни китаец не подозревали в воровстве. Все знали,
что он охотится, как гольд, и в тайге ничем от них не отличается. Очевидно
было, что соболя украл кто-то из новоселов. Гао Да-пу полагал, что это был
Федор, незадолго перед этим привозивший ему шкурку соболя. Торговец никому
об этом не сказал, чтобы зря не обидеть покупателя, распространив про него
дурную весть.
     На  счастье Федора,  между Мылками и  Бельго были нелады из-за  кражи
невесты, и сношений между этими стойбищами не было. Мылкинские сторонились
бельговских и своих новостей им не передавали,  так что бельговские ничего
худого про Федора думать не могли и не знали о краже в тайге.
     — Тебе соболь лови не могу, — язвительно и громко заявил китаец.
     — То есть как это ты сказал?
     — Люди говори:  тебе  сам  лови не  умей,  тебе шибко хитрый —  чужой
ловушка трогал.
     — Ты что это? —  раскрыл Барабанов рот. —  Одурел? — криво усмехнулся
он через силу,  хотя сердце его замерло от страха,  что поступок его может
стать известен по всей округе.  «Господи,  прости!  Чего я  наделал!» —  с
ужасом подумал он, и мысли его заметались в поисках исхода.
     — Ловушку трогаешь —  хозяин догоняет и  тебя убьет, —  наставительно
говорил торгаш.
     — Не пойму я  тебя, —  чесал затылок Федор,  стараясь улыбнуться,  но
вместо улыбки получилась виноватая гримаса.
     Лавочник заметил, что вору стало не по себе.
     «Нет,  не признаюсь! Я не я, и лошадь не моя, — ободрял себя Федор. —
Мало ли кто в тайге мог взять? Какое мое дело, ничего не знаю».
     — Сам знаешь,  чего моя говори,  маленький,  что ли?  Русский язык не
понимаешь,  что ли? —  раскричался китаец и вдруг, понизив голос, довольно
добродушно заявил: —  Ну,  ладно, не бойся, моя никому не говори. Тебе так
больше делай не  надо.  Моя знакомых не обижает, —  подмигнул он Федору. —
Моя  все  кругом знает —  ничего никому не  говорит.  Тут  Бельго никто не
знает,  моя никому не сказала,  тебя не хочу обижай.  Давай лису,  уступай
дешевле, — неожиданно заключил он.
     «Силен тут торгаш!» —  подумал Федор, выбравшись из его лавки, как из
печки после парки.  Удрученный неудачной меной и упреками лавочника,  он в
раздумье направился к Удоге.
     Старик встретил его с распростертыми объятиями.  Накануне Удога вышел
из тайги после длительной зимней охоты, чтобы запастись пищей и снова идти
на  промысел.  У  него  было  прекрасное  настроение,  старик  наслаждался
семейным счастьем;  сидя  на  теплых  канах  в  чистом  халате  на  чистом
камышовом коврике,  сплетенном искусными руками молодой жены,  он держал у
себя  на  коленях маленького Охэ  и  с  нежностью обнюхивал его  стриженую
головку.  На  столике появились вареная сохатина,  тала  из  свежей  рыбы,
чумизная каша с кетовой икрой и картонная сулея* с китайской водкой.
     _______________
          * С у л е я — сосуд, бутыль, бывает из прессованного картона.

     Айога, довольная, румяная, с блестящими глазами, хлопотала у очага.
     Федор  подвыпил,  и  когда  его  беспокойство  и  сомнения  несколько
пережгло крепким ханшином,  он  стал  жаловаться Удоге на  свои  охотничьи
неудачи.
     — Соболь никак мне,  братка,  не дается. Лису беру, белку дробинкой в
глаз попадаю, —  привирал он, —  кабана этого возьму, только бы встретить,
рысь понимаю,  всякого зверя,  а  вот соболя —  никак.  За всю зиму единую
шкурку добыл, только зря распалился.
     — Его просто как  возьмешь не  умеючи-то? —  с  достоинством,  чистым
русским языком говорил Удога. —  Соболя ловить —  учиться надо,  не легче,
чем  русской  грамоте.  Меня  отец  долго  учил  стрелку  ставить.  Я  был
маленький,  пошли однажды на охоту,  снежок уж был. Зверь опустит стрелку,
но в сторону...
     — Вот, вот, — подхватил Барабанов, — то-то и есть...
     — Надо прямо-прямо на  грудь стрелку наводить, —  наставляя на сердце
палец, показывал гольд.
     — А-а, ишь ты! — приговаривал Федор. — Вот оно что!
     — Ладили мы,  ладили концы на мерку.  «Нет, — отец говорит, — плохо».
Палкой  хотел  меня  лупить.  «Никуда не  годишься, —  говорит, —  никогда
охотником не станешь».  Вечером сидим мы в балагане,  отец курит, грозится
меня убить.  Беда, —  потряс гольд седой головой точно так,  как это делал
Иван, —  горячий у нас отец был.  Ну вот... Прошло три дня, на мою стрелку
соболь попал. «Ну, слава богу, — отец говорит, — это я тебя уч