,  наподобие багра.  Протянув
веревку подо льдом между несколькими прорубями, он продернул следом за ней
сеть и  установил ее.  Так же Иван поставил и снасть —  длинную хребтину с
ответвляющимися от нее поводками. К этим поводкам прикреплены были балберы
и большие ненаживленные крючки с остро отточенными лезвиями,  рассчитанные
на поимку крупной рыбы.
     Когда мужики возвратились в  поселье,  солнце уже село,  и  где-то  в
стороне  Бельго  из  синего  сумрака выплыла меж  склонов большая багровая
луна,  перепоясанная тонким синим  облаком.  Морозный ветер  так  нажег  и
настудил рыбаков, что у Егора окоченели ноги, и он не помнил, как добрался
до жаркой и душной землянки.
     — Нос отморозил,  потри-ка снегом, —  сказала мужу Наталья,  когда он
выложил из мешка пару осетров.
     Егор вышел из землянки, надломил голой рукой корку на сугробе, набрал
в  застывшие пальцы горсть крупитчатого сухого снега и  растер им  лицо до
боли.  Однако поздно было  оттирать побывавшее в  тепле  лицо.  Обмороз не
проходил. Пришлось бабке после ужина помазать ему щеки кабаньим салом.
     — Как же  это ты недоглядел,  потер бы нос-то, —  говорила Наталья. —
Теперь лицо мерзнуть станет.
     — Завтра бери чепан,  да езжайте на коне, —  наказывал дед. — Поди, и
огонь на льду развести можно.
     На другой день мужики запрягли Саврасого и поехали на реку. На снасть
попала  крупная калуга.  Подтянутая к  проруби,  она  заходила ходуном.  В
водовороте то  и  дело  всплывали ее  бьющиеся плавники и  жирная спина  с
зубчатой хребтиной.  Калуга ярилась, но острый крючок, вонзившийся глубоко
в белое брюхо, не отпускал ее.
     — Кабы не сорвалась, — беспокоился Егор, крепко держа веревку.
     — Не-ет.  На  утине-то зазубрик,  никуда не соскочит с  него.  Только
шибко не давай ей дергаться, подпускай снастину-то...
     Бердышов изловчился,  вонзил в калугу багор.  Рыба забилась,  вышибая
столбы брызг из проруби.  Ветер,  схватывая их,  тотчас морозил,  и одежда
мужиков  покрывалась  чешуей  из  пупырчатых  ледяшек,  а  вокруг  проруби
намерзала скользкая ледяная осыпь.
     — Смотри,  Егор,  не оступись,  а то утащит.  Ну, что же ты дуришь? —
уговаривал Иван  бьющуюся калугу,  вытаскивая ее  на  лед. —  Сама  себе в
тягость стала, так разожралась. Столько жиру зря таскать — с ума сойти!
     Калуга   была   хрящеватая   и   жирная,    величиной   с   небольшую
лодку-однодеревку.  Взметнув хвост  и  заиндевелые плавники,  она  ощерила
пасть,  оттопырила жабры  и  выкатила глаза.  Рыба  застыла в  напряженном
изгибе,  сгорбатив пилообразную хребтину,  словно  силясь сбросить с  себя
ледяную  корку.   Казалось,   мороз   мгновенно  охватил  ее,   запечатлев
исступленное отчаяние.  Мужики  с  трудом,  как  тяжелое бревно,  взвалили
рыбину в сани и вместе с мелочью, попавшейся в сетку, отвезли в поселье.
     Там было радости и веселья всем семьям.  Иван и Егор распилили калугу
на козлах, потом большие куски разрубили.
     У  переселенцев вошло  в  обычай делиться между собой всякой добычей.
Наталья выбрала для  Барабанихи самый  жирный кусок и  сама  его  отнесла,
обезоружив этим завистливую бабу,  не пожелавшую даже поглядеть, как рубят
громадную рыбину.
     По  Иванову совету  кузнецовские бабы  вместе  с  Ангой  затеяли пир.
Решили  стряпать калужьи пельмени и  варить уху.  В  землянке было  людно,
шумно и весело.
     Бердышов пошел за  водкой.  Даже  Егор,  на  этот  раз  намерзшийся и
наработавшийся досыта,  чувствовал,  что утро он провел не зря, и не прочь
был выпить и повеселиться. Умывшись и вытерев обветренное лицо полотенцем,
расчесав светлые усы и бороду, сидел он на лавке и поджидал Ивана.

                     Варится рыбка, едет Филипка, —

подпевала под   веселый  треск  лиственничных  дров  хлопотавшая  у  котла
старуха.

                     В красной шапке, сам на лошадке,
                     Детей своих благодарить...

     Больше всех доволен был хворый дед,  ожидая,  что от свежей и  нежной
рыбы ему полегчает.
     — Эх,  хороша  ушица! —  приговаривал он  за  обедом,  прихлебывая из
чашки.
     — Из щуки-то вкусней, — вдруг с сердцем выпалил Васька.
     Все засмеялись упорству маленького рыболова.
     — Васька, обидно тебе, что мы калугу поймали, застрамили тебя с твоей
махалкой и со щуками? Эх ты, ерш! — ткнул его Иван в бок.
     — А ты чего дерешься? Сам ерш! — голубые глаза Васьки запалились злым
холодком. —  Вот  захочу,  наловлю  осетров... —  Парнишка тут  же  смолк,
ухватившись за голову: отец стукнул его по лбу деревянной ложкой.
     Петрован  по-прежнему  казался   ко   всему   безразличным.   Уплетая
калужатину, он лениво морщился, косясь внимательными серыми,